…На одном из совещаний после XIX съезда КПСС, в октябре 1952 года к Алексею Николаевичу подошел Сталин:

— Ну как ты, Косыга? Ничего, ничего, еще поработаешь, поработаешь…

…Не буду гадать, какие чувства обуревали Косыгина на том «бериевском», а по существу «сталинском» пленуме. Можно только предположить, что он был против бесшабашной расправы со Сталиным и, будь это в его власти, провел бы десталинизацию без перегибов и перехлестов.

А Хрущев и Маленков тем временем расставляли акценты.

— Здесь на Пленуме ЦК говорили о культе личности, и надо сказать, говорили неправильно, — заметил Маленков в своем заключительном слове 7 июля. — Я имею в виду выступление т. Андреева. Подобные настроения на этот счет можно было уловить и в выступлении т. Тевосяна…

Соратника сурово перебил Хрущев: «Некоторые не выступившие вынашивают такие же мысли». Маленков продолжал:

— Вы должны знать, товарищи, что культ личности т. Сталина в повседневной практике руководства принял болезненные формы и размеры, методы коллективности в работе были отброшены, критика и самокритика в нашем высшем звене руководства вовсе отсутствовала.

Мы не имеем права скрывать от вас, что такой уродливый культ личности привел к безапелляционности единоличных решений и в последние годы стал наносить серьезный ущерб делу руководства партией и страной.

Да, фигура Сталина буквально нависла над пленумом. И могло показаться, что вождь всех времен и народов вот-вот сам появится в зале и спросит вкрадчиво каждого: «Что же ты затеял, Никита?» «Ну как дела, Косыга?»

Далеко впереди был XX съезд КПСС, возвращение из лагерей тысяч и тысяч безвинно осужденных, реабилитация несправедливо обвиненных, которая растянется на десятилетия, распри между нынешними соратниками. Но пока они в одной лодке. Поют друг другу дифирамбы.

«Булганин. Товарищи, разоблачение Берия, в особенности завершение этого разоблачения и сам арест Берия были трудным и рискованным делом. И здесь надо отдать должное товарищам Маленкову, Хрущеву и Молотову (бурные аплодисменты), которые хорошо организовали это дело и довели его до конца.

Хрущев. Одна поправка есть: и себя ты не исключай. (Аплодисменты.)

Булганин. Я очень тебе благодарен, Никита, за эту реплику и заявляю тебе и всем другим товарищам, что я поступил только так, как должен поступить каждый честный член партии».

Потом в команду смелых зачислили и Лазаря Моисеевича Кагановича. Правда, в самые напряженные дни, когда решалась судьба Лаврентия Павловича, Каганович «был на Урале, приехал за день до решения».

«Маленков. Но когда мы проинформировали товарища Кагановича, он безоговорочно, сразу же принял такое же решение, как и все мы.

Каганович. Потому что мы все люди единой школы, школы Ленина и Сталина, и все мы в своей деятельности стремимся и в мирное, и в любое другое затруднительное время быть достойными учениками своих учителей».

Словом, полное понимание, нерушимое единство. Разобравшись с героями, перешли к насущным делам. «…мясом по-настоящему мы торгуем только в Москве, Ленинграде, с грехом пополам в Донбассе и на Урале, в других местах с перебоями», — заметил Микоян.

Кстати, и сельхозпроблемы, а точнее полный провал аграрной политики товарищи хотели навесить на Лаврентия Палыча. Дескать, и здесь палки ставил. Между прочим, Сталин предлагал увеличить налог на крестьян с 15 миллиардов рублей до 40. «Тогда и Берия возмущался, — молвил правдивое слово Анастас Иванович. — Он говорил, что если примем предложение товарища Сталина о налоге, это значит привести к восстанию крестьян. Это были его слова, а как только Сталина не стало, он стал мешать решению вопроса о животноводстве».

Чтобы подбросить товаров для народа, Микоян предложил «закупить некоторое количество высококачественных импортных шерстяных тканей для пошива костюмов и пальто, поскольку отечественная промышленность не может дать тканей сверх программы. А также закупить 30–40 тысяч тонн сельдей, поскольку рыбная промышленность не обеспечивает нужды населения».

Вел заседание Хрущев и, конечно, при желании Никита Сергеевич, отличавшийся цепкой памятью, мог бы напомнить Микояну его пассаж из выступления на XIX съезде партии. Тогда Анастас Иванович развеселил всех, сказав, что стол у советского человека теперь полный, вот только винца не хватает для поднятия аппетита. Но Хрущев промолчал — не время было ссориться с соратниками, покуда не потопили Берия. Не отозвался и Косыгин, хотя шерсть и рыба были по его ведомству.

Но когда выступал Завенягин, заместитель министра среднего машиностроения, создатель Норильска, Косыгин невольно подался вперед: с трибуны прозвучало его имя: «Помню, товарищ Косыгин много раз ставил вопрос — дайте нам тов. Орлова для представления на должность наркома бумажной промышленности. Тов. Орлов был в то время начальником главка в МВД, это очень крупный инженер и специалист в области бумажной промышленности. А в бумажной промышленности дело не шло. И, конечно, можно было начальника главка отпустить для назначения на должность наркома. Берия отвечает: «Никаким образом, нам самим нужны люди». Когда затем бумажную промышленность поручили Берия, то т. Орлов сейчас же был освобожден от работы в МВД и назначен наркомом целлюлозной и бумажной промышленности» (Известия ЦК КПСС. 1991. № 2. С. 167).

Георгий Михайлович Орлов при Хрущеве стал заместителем председателя Госплана. Однажды ему выпало лететь с Никитой Сергеевичем из Средней Азии в Крым. Пролетали над дельтой Волги — внизу сплошные камыши. Орлов подбросил идейку: построить здесь целлюлозно-бумажный комбинат. Н. С. с характерной для него импульсивностью согласился и немедленно дал поручение Косыгину подготовить проект постановления о строительстве в районе Астрахани такого предприятия. Косыгин резонно возражал, предлагал рассмотреть проект после возвращения Хрущева в Москву, проконсультироваться с учеными — все было напрасно. Комбинат начали строить.

В сентябре 1963 года Хрущев залетел на стройку, потом провел в Астраханском обкоме партии большое совещание. Говорил, как велики возможности использования камыша: «Сегодня его скосил, на следующий год он опять вырос». К тому же сбережем лес… Камыш на выкошенных местах расти не хотел, не годился он и для производства целлюлозы.

Для Косыгина, хотя и не он выдвигал Орлова в замы председателя Госплана, это был и кадровый урок.

…В декабре 1969 года «Правда» подготовила редакционную статью к 90-летию со дня рождения Сталина, в которой давалась взвешенная оценка его деятельности. Вопрос о публикации решался в Политбюро. За публикацию высказались Андропов, Гришин, Косыгин, Мазуров, Суслов, Шелест.

Против — Подгорный, Пельше и Кириленко. Брежнев согласился с большинством.

…Через три десятка лет после войны, в своем рабочем кабинете Косыгин вручал памятную медаль министру геологии СССР Евгению Александровичу Козловскому — он совсем мальчишкой помогал в родной Белоруссии партизанам. Вручил, пожал руку…

— А что же, мы без фотографии останемся? — спросил Козловский.

— А зачем? — отозвался Косыгин. — У вас и так снимков много.

— На добрую память!

— Ну, раз на добрую, позовем фотографа, а пока попьем чай.

Кто знает, почему вдруг накатывает на человека откровение, какая струна отзывается в душе? Тогда, ожидая фотографа, Косыгин вспомнил, как в этом самом кабинете в сорок первом году Сталин вручал ему боевой орден.

Тот снимок с Косыгиным стоит на рабочем столе Козловского:

«Я каждый день смотрю на него и вспоминаю Алексея Николаевича, его рассказ о встречах со Сталиным в этом кабинете».

…Генерал-лейтенант Кирпиченко двадцать лет с небольшими перерывами работал в арабских странах, дважды — в 1970 и 1973 годах сопровождал Косыгина во время его визитов в Египет. Алексею Николаевичу, заметил генерал, было приятно вспоминать, как И. В. Сталин поручил лично ему сопровождать де Голля, когда тот впервые приехал в Советский Союз. Это было уже в конце войны. С той самой первой встречи де Голль сохранил к Косыгину огромное уважение. И когда Алексей Николаевич уже как глава Советского правительства прилетел в Париж с официальным визитом, президент Франции — в нарушение всех протокольных норм — лично встречал его в аэропорту.