— Стало быть, это не мой сын, не мой Кайрам! — молвил шейх, исполняясь печали.

Тогда юноша не мог дольше сдерживать свое волнение, слезы радости брызнули у него из глаз, он пал ниц перед шейхом и воскликнул:

— И все же это ваш сын — Кайрам-Альмансор, ведь это вы сами купили его.

"Аллах, Аллах! Чудо, великое чудо!" — восклицали вокруг и все старались протиснуться поближе. А шейх, онемев, глядел на юношу, который поднял к нему свое красивое лицо.

— Мустафа, друг мой, — наконец обратился шейх к старому дервишу, — глаза мне застилает пелена слез, и я не могу разглядеть, запечатлелись ли у него на лице черты его матери, в которую мой Кайрам уродился лицом, подойди и вглядись в него.

Старик подошел, долго глядел на него, наконец, положил руку на чело юноше и сказал:

— Кайрам, как гласит изречение, которое в тот скорбный день ты унес с собой в лагерь франков?

— Дорогой учитель, — ответил юноша, прикасаясь губами к его руке, — оно гласит: "Кто любит Аллаха и чист душой, тот не одинок и в пустыне горестей, ибо с ним двое спутников, они поддержат и утешат его".

Тогда старик с благодарностью возвел очи к небу, поднял юношу, прижал его к груди и передал шейху со словами:

— Возьми его! Как верно то, что ты тосковал по нему десять лет, так верно и то, что это твой сын Кайрам.

Шейх не помнил себя от радости и счастья. Он не мог наглядеться на вновь обретенного сына, из черт которого явственно проступал образ былого Кайрама. И все присутствующие радовались вместе с ним, ибо они любили шейха, и каждому казалось, будто в этот день ему самому судьба подарила сына.

Песни и ликование снова огласили покои, как в дни счастья и радости. Юноше пришлось повторить свой рассказ, теперь уже более обстоятельно, и все восхваляли арабского ученого, и императора, и тех, кто был участлив к Кайраму. Гости разошлись только поздно ночью, и шейх щедро одарил всех своих друзей, дабы они сохранили память об этом дне радости.

Четырех же юношей он представил своему сыну и пригласил их посещать его, и было решено, что Кайрам будет читать с писцом, пускаться в недалекие странствия с художником, развлекаться пляской и пением в обществе купца, а четвертый будет ведать увеселениями при дворе шейха. Их щедро одарил шейх, и, радостные, покинули они его дом.

— Кого нам благодарить, — рассуждали они, — кого, как не старца? Кто мог бы это подумать, когда мы стояли тут у дома и судачили о шейхе?

— А ведь легко могло случиться, что мы пропустили бы мимо ушей речи старика, — молвил другой, — или, чего доброго, подняли бы его на смех. Он был в жалком рубище, и кто мог подумать, что это мудрец Мустафа?

— Как странно! — сказал писец. — Вот на этом самом месте мы громко выразили свои желания. Один мечтал о странствиях, другой — о пенье и плясках, третий — о веселых пирах с друзьями, а я — о чтении и сказках, и вот все наши мечты осуществились. Ведь я могу читать все книги шейха и приобретать любые, какие захочу.

— А я могу украшать его стол, распоряжаться всеми увеселениями и сам принимать в них участие, — молвил другой.

— А я? Как только западет мне на сердце желание послушать пенье и игру на лютне или посмотреть на пляску, я могу пойти к нему и попросить отпустить со мной его рабов. — А я до сего дня был беден, — воскликнул художник, — и не мог и шагу ступить из города, теперь же я могу пуститься в далекий путь!

— Да, — подхватили все вместе, — хорошо, что мы последовали за старцем, кто знает, что иначе сталось бы с нами?

Так сказали они и, радуясь и ликуя, разошлись по домам.