Поднявшись по ступенькам и войдя в гостиную, капитан, тяжело отдуваясь, опустился в кресло. Закурил сигару, и от первой же затяжки к нему словно снова вернулись силы.

— Не затруднит ли тебя отправить мои письма, Нил? Ты ведь пойдешь мимо почты? — капитан вынул несколько писем из нагрудного кармана летнего пиджака. — Дай-ка я узнаю, не нужно ли и миссис Форрестер что-нибудь отправить.

Поднявшись, он вышел в небольшой холл. Там, возле входной двери, на столике под вешалкой для шляп стояла статуэтка египетской или арабской рабыни в легких одеждах, она держала в руках большую плоскую раковину с калифорнийского побережья. Нил вспомнил, что заметил эту фигурку, когда, сломав руку, попал сюда в первый раз и доктор Деннисон нес его через холл в коляску. В те времена, когда у Форрестеров еще были слуги и они по нескольку раз в день отправляли записки в город, все письма всегда складывались в эту раковину. На этот раз там лежало лишь одно письмо, и капитан вручил его Нилу. Оно было адресовано мистеру Фрэнку Босуотеру Элингеру в Гленвуд-Спрингс, Колорадо.

Нил почему-то смутился и хотел побыстрей спрятать письмо в карман. Но капитан, взяв обе трости в одну руку, забрал у него голубой конверт и принялся рассматривать его, далеко отведя руку от глаз.

— Ты заметил, Нил, у миссис Форрестер всегда был прекрасный почерк. И когда она составляла для меня списки покупок, не стыдно было показать их кому угодно — строчечка к строчечке, будто выгравировано на меди. Редкий талант для женщины.

Нил хорошо помнил почерк миссис Форрестер, другого такого ему видеть не доводилось: удлиненные, изящные, чуть угловатые буквы, удивительно мелкие и в то же время решительные и четкие. В них, как кружево, вплетались черточки и точки, тонкие, словно паутина. При этом прочесть каждое слово не составляло труда. Казалось, ее письма были написаны с необыкновенной поспешностью, но пером водила твердая и умелая рука.

— О да, капитан! Когда письма миссис Форрестер попадают мне в руки, я всегда восхищаюсь ее почерком. Его невозможно забыть.

— Да, такой редко встретишь, — капитан отдал Нилу конверт и, опираясь на обе трости, медленно направился к своему большому креслу.

Нил и раньше задавался вопросом, что известно капитану о жене. Теперь же, спускаясь с холма, он не сомневался, что капитан знает о ней больше, чем кто-либо другой. Знает все, что можно знать о Мариан Форрестер.

3

Тем летом Нил намеревался почаще уходить в рощу Форрестеров с книгами, но все складывалось не так, как ему хотелось. В роще постоянно торчал Айви Петерс, и это раздражало Нила. Айви регулярно навещал свои новые пшеничные поля на заливных лугах и всегда выбирал старую тропинку, которая начиналась там, где когда-то было болото, вилась по крутому берегу и проходила через рощу. В роще его можно было встретить когда угодно — с хозяйским видом, заправив брюки в высокие сапоги с отворотами, он шагал между деревьями, громко хлопал калиткой за домом и, насвистывая, пересекал двор. Частенько он задерживался возле кухонной двери полюбезничать с миссис Форрестер. Это бесило Нила, потому что в утренние часы, занимаясь работой по дому, миссис Форрестер была еще не одета, и ей не следовало в таком виде принимать тех, кто стоял ниже ее на общественной лестнице. Одно дело принимать en déshabillé^[14] президента компании «Колорадо и Юта» и совсем другое — в шлепанцах и в капоте с закатанными рукавами — болтать с этим грубияном Айви Петерсом, не сводящим холодных наглых глаз с ее открытой шеи.

Иногда Айви проходил через розарий, где грелся на солнце капитан Форрестер; он шел мимо, не глядя на капитана, как будто тот был пустое место. А если и заговаривал с ним, то так, словно имел дело с человеком, выжившим из ума.

— Привет, капитан! Не боитесь испортить себе цвет лица на солнце?

Или:

— Ну, капитан, видно, придется созывать верующих, пусть помолятся, попросят дождя. А то нынешняя засуха чертовски вредна для моей пшеницы.

Как-то утром, поднимаясь из рощи, Нил услышал смех возле калитки и увидел Айви с ружьем — тот разговаривал с миссис Форрестер. Она была с непокрытой головой, юбки раздувались на ветру, на руке — большое цинковое ведро, которое она водрузила рядом с собой на изгородь. Айви не снял перед ней шляпу, но держался так, как держатся мужчины, желая понравиться женщине. Он рассказывал ей какую-то забавную историю, возможно двусмысленную, потому что миссис Форрестер вдруг рассмеялась неприятным смешком — возбужденным и нервным, словно Айви зашел слишком далеко. Под конец и Айви разразился своим деревенским гоготом. Миссис Форрестер погрозила ему пальцем, подхватила ведро и быстро пошла к дому. Тяжелое ведро оттягивало ей руку, но Айви и не подумал помочь, позволил ей уйти, как будто она была кухарка, которой положено таскать тяжести.

Нил вышел из рощи и остановился возле сидевшего в саду капитана.

— Доброе утро, капитан Форрестер. Это кто тут сейчас был? Не Айви Петерс? Ну и манеры у него! Свинья и та повежливей, — не выдержал Нил.

Капитан указал ему на пустое кресло, в котором обычно сидела миссис Форрестер.

— Садись, Нил, садись, — капитан достал из кармана платок и принялся протирать очки. — Да, — спокойно продолжал он, — молодой человек не слишком вежлив.

Это сдержанное признание лучше любых горестных жалоб давало понять, как задет и оскорблен капитан грубостью Айви. В его голосе слышалась беспомощность и глубокая печаль. От равных себе он всегда видел должное уважение, от таких, как Айви, прежде мог его потребовать — например, запретить появляться в своих владениях или просто уволить.

Нил посидел со стариком, выкурил сигару. Они долго беседовали о прокладке железнодорожной ветки через горы Блэк-Хилс. Прошлой зимой Нил встретил в Бостоне старого владельца шахты, который помнил, как к Дедвуду подвели когда-то железную дорогу. Нил поинтересовался, не знал ли тот капитана Форрестера, и старый джентльмен переспросил:

— Форрестера? Это тот, у кого жена — красавица?

— Скажи ей об этом, Нил, — попросил капитан, поглаживая теплую поверхность солнечных часов. — Обязательно. Ты должен рассказать об этом миссис Форрестер.

Как-то поздно вечером, в первую неделю июля, когда все было залито ярким лунным светом, Нил почувствовал, что он не в силах читать и вообще не может усидеть дома. Он вышел и без всякой цели побрел по широкой пустой улице, а потом перешел по пешеходному мостику первый ручей. Широко раскинувшиеся поля созревшей пшеницы и вся местность вокруг казались уснувшим садом. Идя по пыльным тропкам, хотелось ступать бесшумно, чтобы не потревожить глубокий сон, в который погрузилась земля.

На дорожке, ведущей к дому Форрестеров, сладко пахло свежим клевером. Сколько Нил себя помнил, клевер здесь всегда вырастал высокий и сочный, капитан не разрешал его косить до осени, пока не скосят другую траву. На дорожку и на пшеничные поля Айви Петерса легли черные, напоминавшие султаны из перьев тени тополей. Пройдя дальше, Нил увидел на мосту через второй ручей залитую лунным светом неподвижную белую фигуру. Он прибавил шагу. Миссис Форрестер пристально вглядывалась в сверкающую воду, сквозь которую видны были камешки на дне. Нил подошел к ней.

— Капитан спит?

— О да, уже давно. Слава Богу, сон у него хороший. Уложишь его, и можно ни о чем не беспокоиться.

Они стояли на мосту, тихо переговариваясь, и вдруг услышали, как наверху громко хлопнула калитка; миссис Форрестер вздрогнула и оглянулась. Из тени дома вышел мужчина и, размашисто шагая, стал спускаться по подъездной аллее. Это был Айви Петерс.

— Добрый вечер! — поздоровался он с миссис Форрестер, не обращаясь к ней по имени и не снимая шляпы. — Я вижу, вы не скучаете. А я только что заглянул в старую конюшню, решил посмотреть, годятся ли стойла, можно ли в них завтра завести лошадей. Собираюсь с утра взяться за пшеницу, а потом придется оставить лошадей у вас в конюшне, иначе, если опять гонять их в город, потеряем уйму времени.