С появлением этого типа самый дух мастерской тотчас же изменился. Раньше царил здесь особый, характерный лишь для этого помещения запах, который для Ягнича был наисладчайшим - густой, спрессованный дух смолы, канатов, воска, вываренной в масле парусины... Может, в него тонко вплетался еще запашок лавровых листьев, которые с давних пор лежат, пересохшие, в углу... Из всего этого, приправленного соленым ветерком моря, и соткался тот несравненного запаха воздух, которым долгие годы дышал Ягнич и для которого он был и дурманят:, и сладостно живителен.
А теперь по мастерской распространился какой-то кислый базарный или вокзальный смрад - не принесло ли его с собой это рыло, это решето немытое, щерившееся на Ягнича своими кривыми зубами? Ну и находка! Наверное, уже по всем судам слонялся, пропился в доску, а может, и проворовался, а они теперь его на "Орион"! Все это потрясло Ягнича, оглушило, оскорбило до глубины души, ранило в самое сердце. Обиднее всего же, что сделано это было шито-крыто, в его, Ягнича, отсутствие, хотя прокисший этот тип заверяет, будто именно сейчас Ягнича разыскивают где-то там, на Арктической, отрядили за ним гонца. Но, видно, врет, мерзавец, глазюки туда-сюда мечутся и не скрывают своего удовольствия! Еще бы! Отныне он будет безраздельно хозяйничать здесь, отныне эта толстая пропитая рожа будет владеть и править в твоей святая святых! Ревнивым глазом Ягпич повел по мастерской.
Новый владыка парусов уже успел кое-что переиначить на свой лад, свитки парусины по-своему переложил в нишах - пускай хуже, лишь бы по-другому. И гнев и презрение вызвал у Ягнича этот пришелец, бродяга из портовых подворотен,- кто принял его, как могли они позволить ступить ему сюда, одним лишь своим присутствием осквернить парусную мастерскую "Ориона"?
Может, Ягнич кое-что и преувеличивал, но разбираться ли ему сейчас в этом, когда ярость обиды бушует в нем и всего захлестывает и хочется как можно сильнее, сию же минуту чем-нибудь досадить этому самозванцу, пришедшему на готовое, выразить ему крайнюю меру своего презрения и отвращения, вот только Ягнич толком не знал, как это делается. Но вдруг его осенило:
- Отдай гардаман!
Незнакомец оторопел:
- Что-что отдать?
Он, оказывается, и представления не имел, что это такое, гардаман!
- Про гардаман и не слыхал, тюльколов?
Вот теперь Ягничево презрение сделалось хозяином положения! Он даже наклонился к этому типу и, рассматривая его торжествующей, уничтожающей усмешкой, спросил:
- А как же ты будешь шить? Где твой наперсток для сшивания парусов?
- Так бы и сказал,- только теперь догадался преемник.- Наперсток, вон там он, в ящике...
- Подай сюда!
- Но ведь это же казенное судовое имущество...
- Я тебе дам казенное! - воскликнул Ягнич.- Это мне от отца память! На судне все об этом знают, хоть у капитана спроси...
Одним рывком оказался у ящика, сразу увидел свое сокровище, забрал, упрятал в нагрудный карман.
- А чем же я?..
- Хоть зубами! Мое какое дело...
В тот день Ягнич распростился с мастерской. Собрал, связал в один узел скупые свои пожитки - хлопцы из экипажа помогли ему перенести их на Арктическую. Оставил покамест на судне, в каюте земляка-старпома, только боцманский свой сундучок, сознательно пошел на такую хитрость: хоть какая, но будет зацепка еще раз заглянуть сюда, может, все-таки к тому времени спохватятся, одумаются!
Через того же старпома Ягнич пытался выведать, как далеко все это зашло, надеялся услышать от "земляка что-- нибудь утешительное, однако парень своей сочувственной откровенностью рассеял остатки иллюзий:
- Выпадает, Гурьевич, вечный вам берег. Мы бы и рады, но ведь... Что вы там вытворяли на комиссии?
- Это они вытворяли, а не я.
- Кому-то вы там здорово нагрубили... Слушать не хотят про еще один ваш рейс... Травмы, сердечная недостаточность, нервы сдают, списывайте, и все!
- И... и... это окончательно?
- Ну что я перед вами буду кривить душой? Хотите знать всю правду? Только держитесь же!
- Говори, не упаду.
- Дело решенное. Песенка ваша спета, Гурьевич...
Ягнич не упал, не умер, но в глазах потемнело: спета?
Отпели, значит? Вы же... А я же за вас... умирал!
Как туча стал Ягнич.
- Где капитан? Помполит? Где они все? Куда запропастились? Прячутся от меня?!
Голос его был суров и грозен. Старпом даже вытянулся в струнку, объясняя испуганной скороговоркой:
- В пароходство вызвали обоих, комиссия едет из министерства, а тут как раз такая запарка! Пора бы уже идти на ходовые испытания, а завод нс выпускает, да и как выпустишь, когда еще столько недоделок. И документация на новых курсантов не вся еще готова. Сами, чай, видите...
Ягпич все еще стоял ошеломленный.
- А это там что за алхимик - вместо меня?
- Да это так, временно, пока подыщем. Видим, что но тот кадр, но другого Ягнича попробуй отыщи...
Старпома позвали к телефону, который, как всегда во время ремонта, подключен к берегу и соединяет сейчас судно с городом, с заводом. Ягнич не уходил, ждал, пока землячок возвратится. Тот вернулся еще более взбудораженным и озабоченным - видно, получил хороший нагоняй.
- Капитан уже на заводе... Может, там его поймаете?
Пришлось уйти.
Всю железную чащобу судоремонтного Ягнич обошел, все закоулки прощупал сердитыми глазами, пока наконец в одном из цехов не увидел сразу обоих помполита и капитана. Шли из грохочущего ада и о чем-то горячо между собой разговаривали. Заметив Ягнича, остановились, умолкли и невольно подтянулись. А когда Ягнич, не сводя глаз с капитана, подошел к нему вплотную, тот вдруг покраснел, до ушей залился румянцем.
- Замену нашли? - спросил Ягнич.- Подыскали лучшую кандидатуру?
- Не потому, что лучшую... Знаем, что есть мастера, которых не заменить... Медицина, Гурьевич, медицина,- и капитан беспомощно развел руками.
- Правду он говорит, не хотели бы, по...- грустновато добавил помполит,- не все от нас зависит. Так что не судите слишком сурово нас... Поймите: мы не боги.
Ягнич не имел на этих, в общем-то славных, ребят зла не собирался писать жалобы, но все-таки хотелось бы сказать им в этот час, сказать тихо, как бы в самую их душу: "Понимаю, милые, вас, но и вы же меня поймите, вам ведь хорошо известно, где мои сыны и кто вы есть для меня... Только вы, только эти, которые на "Орионе", и остались! Я весь тут. Вся моя жизнь - только "Орион"! А вы...
эх, вы... Сплав мудрости и молодости!"
Устроили Ягничу пышные проводы. Те, которые оставались на "Орионе", хорошо понимали, кого они теряют.
Осознал и он меру своей потери.
Может быть, Ягнич не все сделал, чтобы остаться на паруснике. И в порту, и в самом министерстве - всюду имел бывших своих воспитанников, обладающих властью, влиянием, мог бы обратиться. Но не стал докучать, не пошел обивать пороги. Потому что, хотя и сила у тех людей, что и они против натиска лет, которые тебя торпедируют, какая защита против той дьявольской горы исписанных на тебя бумаг! Что они, бывшие твои воспитанники, против тех девок, здоровых да ученых, которые так и сыпали своей латынью, делая вид, что вон как заботятся о Ягничо, а на самом деле, наверное, только и думали про непойманных женихов. Пишут, пишут, хотя, наверное, никогда и сами не читают этого - топят в бумагах своего пациента. Вон куда зараза бюрократизма доползла... Видно ведь: о себе прежде всего заботятся, перестраховываются, боятся, что придется отвечать, если с Ягпичем что-нибудь случится в рейсе...
А может, и они не совсем напрасно придирались? Ведь и в самом деле: тут заноет, там кольнет, а здесь закрутит - груз пережитого тяжек. Он все больше напоминает о себе.
В конце концов можно найти того, кто защитил бы тебя от бюрократической волокиты, но кто защитит от старости, которая неотвратимо надвигается, кто заслонит тебя от ее знобких, пронизывающих осенних ветров?