Еще не был оборудован рабочий кабинет, еще требовалось пополнить лекарствами аптеку, а пациенты не ждали и повалили валом. До обеда я занимался консультациями их, после обеда ездил к больным, которые не могли передвигаться. Неоднократные вызовы выпадали и на ночь. В общем я должен был обслуживать около пятнадцати деревень с населением приблизительно в три с половиной тысячи человек. Совершенно неожиданно ко мне потянулись люди и из соседних Кошетиц и прилегающих к ним деревень. Практика оказалась огромной, разрасталась с каждым днем, в местной газете, издаваемой в Пацове, начали обо мне писать хвалебные отзывы. Писали, что наконец-то у нас, в провинции, появился врач, который все умеет, что скорая врачебная помощь теперь обеспечена. На одну из этих статеек зло откликнулся врач Манда, заявив, мол, какая же это скорая помощь, если парень ездит всюду на повозках и даже машины у него нет. Но за этим дело не стало. Мне тут же предложили в рассрочку все, что душа захочет: и пишущие машинки, и автомобили, и лекарства, и книги, и обстановку. Нужно было иметь большую изворотливость и терпение, чтобы отделаться от всех этих вежливых, настойчивых и обходительных представителей чешской коммерции.

Практика моя необыкновенно разрасталась. Подозреваю, что меня сильно рекламировал Коубек, который, как я уже заметил, держал надо мной охранную руку.

Все, казалось бы, шло хорошо на моем участке — и зубную практику здесь я завел впервые, и роды принимал, и превентивную прививку против дифтерии практиковал. Но в Горжепнике мне что-то уже не сиделось — и квартира темна, и воды мало, и лес далеко. Убежденный деревенский житель, я решил искать место поближе к природе и начал просматривать наши медицинские журналы, где объявлялись конкурсы на свободные участки. Не сразу удалось подобрать подходящее место, пришлось повоевать и с чиновниками из министерства здравоохранения. И вот осенью 1934 года получаю письмо, в котором сообщалось, что в соседнем местечке Желив умер участковый врач Соботка, что люди в Желиве меня знают и будут рады видеть там своим лекарем.

Я поехал посмотреть местечко. Разыскал старосту — им оказался лесничий Желивского имения, принадлежащего монастырю. Он-то и дал мне всю нужную информацию об участке. В селе насчитывалось около тысячи жителей. У монастыря в то время было много гектаров леса, пахотной земли и несколько так называемых «дворов», то есть филиалов имения. По положению участковый врач в Желиве обязан был быть одновременно и монастырским врачом. От монастыря он получал бесплатную квартиру и так называемый «депутат» — зерно, хлеб, мясо, пиво и прочее.

Квартира — небольшой особняк в семь комнат с кухней — пришлась по душе. Со всех сторон сады, речка Трнавка — до трех метров глубиной. Около дома, вдоль правого берега речки до самой «пржеворки» — отвесной скалы, высоко выброшенной над рекой, — так называемый овечий косогор, заросший смешанным лесом. Католические монахи, бродя по европейским просторам, выбирали для своих монастырей чудесные уголки, одним из таких и был Желив. Прошений на этот живописный участок с монастырем набралось много, и я попросил настоятеля Желивского монастыря поддержать меня у министра здравоохранения монсеньора Шрамка, что он и сделал. Позже, разговаривая с настоятелем, личным врачом которого я был, спросил, почему выбрали меня, эмигранта, к тому же схизматика — не католика. На это настоятель, смиренно улыбаясь, ответил:

— Вот потому-то, что вы не католик, мы и выбрали вас. Как не католик, вы не будете интересоваться нашими монастырскими делами и мешать нам. А о вас мы хорошо информированы…

В монастыре была редчайшая библиотека, вмещающая в своих просторах знаменитые и неповторимые инкунабулы — рукописные и печатные. Многие из них были на пергаменте, чудесно переплетены и снабжены изумительной красоты рисунками, украшенными золотой фолией. Особенно меня поразило несколько огромных книг, переплетенных в натуральную ослиную кожу. В одной из них было повествованием сотворении мира с текстом, напоминающим историю или географию. В период революционных ветров и настроений, которые веяли над молодой республикой с 1918 до 1920 года, много монахов и послушников уходили из монастырей в свет, в гражданскую жизнь. Республика была наводнена иностранцами, преимущественно богатыми людьми из Америки, которые скупали все антикварное. Добрались они и до инкунабул, из которых послушники и монахи вырезали рисунки и продавали американским дельцам. А те потом делали из них украшения на дорогие и эффектные дамские ридикюли… Каждая эпоха имеет свои странности. Ходили слухи, что в 1951 году, когда монастырь был ликвидирован, из него все вывезли и все распродали новые владельцы. Говорили, что два или три больших грузовика с бесценными книгами стояли под проливным дождем. Все, как в советской России…

Во время последней войны, когда республика стала германским протекторатом, в монастыре были размещены ученики Берлинской гимназии — «Гитлерюгенд». Помню, как в морозный денек 1942-го в ординацию постучали и вошел незнакомый мне человек. За ним — медицинская сестра. Незнакомец щелкнул каблуками и, подняв вверх руку, громко произнес:

— Хайль Гитлер!

Потом он что-то начал лопотать по-немецки. Замечу, что чехи панически боялись и ненавидели немцев. У меня же еще с детства было к ним особое, наше, русское отношение: немец обезьяну выдумал… Я их всегда уважал за образцовый порядок, пунктуальность и прочее, но никакого страха они во мне не возбуждали.

Сестра, судетская немка, тогда перевела мне слова незнакомца и представила его:

— Это наш лайтер-начальник «Гитлерюгенда». Мы прибыли из Берлина. Начальник просит, чтобы вы взяли мальчиков под свой врачебный надзор.

— Хорошо, — ответил я. — По нашим законам, я обязан лечить каждого человека, поселившегося в моем районе. Но прошу передать вашему начальнику, что, как русский, не могу приветствовать его принятым в Германии арийским взмахом руки.

Сестра перевела мой ответ. И, к моему удивлению, немец улыбнулся и сказал:

— Ничего, доктор, ни вы, ни мои ученики не будут обмениваться нашим арийским приветствием. Я прошу только лечить их.

Присутствовавшие при этой сценке чехи потом разнесли по всему району, что, мол, русский казак-доктор даже начальника «Гитлерюгенда» не испугался и отказался приветствовать его по-арийски. Говорили: «Наверняка наш доктор сильнее немецкого гестапо, если осмелился так разговаривать с высоким начальником…»

…В 1948 году, в феврале, в республике повеял новый ветер. Пришло новое правительство, а с ним и новые порядки. Монастырь естественно стал анахронизмом, но обитатели его об этом и не подозревали. Лично мне судьба монахов и монастыря была совершенно ясна уже в мае 1945 года, когда Красная Армия со своими страшными танками прошла по тихой чешской земле. Старый настоятель, дальновидный и хитрый, уступил свое место молодому члену их ордена Виту Тайовскому. Что только ни делал Вит, получив настоятельское место! Такую демократию развел, что даже на танцульки, устраиваемые в местной гостинице «На Коцанде», ходил со своими монахами. Но ничего не помогло. Новое правительство набирало силы, осматривалось, присматривалось и однажды, утром 1951-го, прислало в монастырь соответствующие контингенты специалистов, которые оцепили густой цепью все монастырское хозяйство и увезли монахов бог весть куда. Молодому настоятелю Виту дали семнадцать лет каторги в Илаве — одной из страшнейших тюрем республики. Все, как у нас, в советской России….

Однако пока еще шел 1935 год. В начале января я наконец-то получил из министерства декрет о назначении меня участковым врачом в Желиве. Несмотря на то, что жители Горжепника совсем не были рады моему уходу от них, представители местечка устроили нам «На раднице» торжественные проводы. Было много теплых и сердечных речей, что-то несуразное от волнения говорил и я. И вот 13 января 1935 года всей семьей мы приехали в Желив.