С Верочкой случались невероятные истории. Как-то раз довелось ей дежурить часовым у какого-то объекта — «стоять на посту». Ночь была темная, хоть глаз выколи. Такие ночи часто бывают на Украине. И вот охраняет она этот объект и слышит шаги. «Стой, кто идет?» — окликает она. В ответ — молчание. А шаги, медленные и тяжелые, все ближе и ближе. Она опять: «Стой! Стрелять буду!» Темнота, молчание, а шаги совсем рядом. Что делать? «Я от страха присела, — рассказывала потом Верочка, — и на фоне неба вдруг увидела прямо перед собой корову!»

Шуток по этому поводу было предостаточно. Сначала она сердилась, а потом выбрала правильную тактику — смеялась вместе со всеми.

Но однажды Верочка чуть не доигралась. Слава Богу, обошлось, а могло бы трагически окончиться для кого-то из нас.

Охраняла она на сей раз наш узел связи. Естественно, ночью. Дело было летом. Окна домика, где располагался узел связи, были распахнуты, и Верочка с винтовкой вертелась около открытых окон. Стоять спокойно она вообще не умела, а тут свои девчата, начальство далеко — все условия для приятного времяпровождения. Хохочет, прыгает, вертится. Мы — зрители, наблюдающие из окон.

И вот она, вытянув руки, начинает жонглировать-манипулировать тяжелой винтовкой. Она, естественно, по законам физики вырвалась из рук, отскочила, ударилась обо что-то и — прозвучал выстрел! Конечно, никто такого не ожидал, оттого испуг наш был во много раз сильнее, чем от обычного выстрела.

Выстрел в военное время, да еще ночью — сигнал тревоги. А что за этим следует, можно представить. Немедленно появился отряд, поднятый по тревоге. Перепуганную насмерть часовую увезли куда-то. Но и на сей раз обошлось. Тому способствовали обстоятельства. Наутро наша часть срочно снялась с места, и мы уехали на другой участок. Обстановка на фронте осложнилась, и Верочкина шалость отошла на задний план.

Ох, Верочка-хохлушка! Я уже говорила, что она вообще ничего не боялась. Мы заражались ее оптимизмом. Помню, как-то шли на дежурство лесной опушкой в соседнее село, и обстреляли нас из лесу бандеровцы. В таких случаях мы, естественно, падали на землю, искали какое-то укрытие — бугорок или ямку. А Верочке хоть бы что! Она прыгала, кривлялась, кричала бандеровцам в лес проклятия, ругала их на чем свет стоит! И это ей сходило!

Она твердо заявляла нам, что знает свою судьбу: ей в этой жизни предстоит нарожать штук пять-шесть деток! Так что умирать она не собирается. Всегда любила петь: «Помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела…»

И в самом деле, демобилизовавшись после войны, уехала она в свою родную Украину и нарожала деток. Таких же, наверное, веселеньких.

Нам очень повезло со старшиной. Этот добрейший человек прошагал и проехал с нами от Сталинграда до Восточной Пруссии.

Среднего роста, плотный, крепкий, подтянутый и очень подвижный. Нос — пуговка, глаза — щелочки, а вот голос! О! Настоящий командирский голос! Команды отдавал он четкие, ясные, уверенные. И мы их выполняли четко и беспрекословно.

До сих пор слышу его голос по утрам, особенно когда не хочется вставать: «Подъем!» — и сразу вскакиваю.

Старшиной он был по призванию. В чем заключались его обязанности по уставу как старшины роты — я не знала. Но делал он абсолютно все, как хороший хозяин в большой семье. Обустраивал наше временное жилье, обеспечивал самым необходимым, заботился о тепле, относительном уюте, обмундировании. Следил за выполнением распорядка дня, проводил утренние и вечерние построения. Он вникал во все наши проблемы, интересовался здоровьем, питанием, хотя для этого у нас были и врачи и интенданты. Никому не доверял нас, особенно девушек.

При постоянных перебазировках он следил за погрузкой и разгрузкой вещевого имущества. А в первую очередь старался поудобнее разместить нас на машинах. А о каких удобствах можно говорить, если грузовые машины заполнялись доверху, накрывались брезентом, а сверху — мы, укутанные в тот же брезент.

А в дороге чего только не случалось с нами!

Помню, как-то ночью трясемся по разбитой дороге, и вдруг я слышу глухой стук, падаю, стараясь при этом уцепиться за что-нибудь. Под руки попадается не то провод, не то веревка. Опомнилась и не соображу, где я. А лежу я на кабине грузовика, но кабина почти у земли, в яме. А кузов где? Кузов наверху, надо мной.

Где же девчата? Нас наверху было трое. А, вот они где! Барахтаются в грязи, встают, слава Богу, живые.

Шофер, слышим, кричит из кабины: «Девчата, вы живы? Где вы?» Отвечаем: «Здесь мы, здесь!» Открыть дверцу кабины он не может, заклинило. Через разбитое стекло кое-как вылазит. С ним в кабине сидел наш офицер-интендант. Спросонья и от страха он слова сказать не может, но тоже цел. Обошлось.

Колонна, следовавшая за нами, остановилась. Помогли вытащить машину, и опять дороги… дороги… дороги… Впереди бой. Видны вспышки на небе, слышатся глухо отголоски канонады и отдельные взрывы. Все обычно. Мы на фронте.

Вспоминается многое. Случилось опять же в дороге и еще одно событие, которое едва не окончилось для нас трагически.

Ехали вроде мы по нормальной дороге, даже почему-то не разбитой. Опять же ночью. Не помню, то ли луна освещала, то ли снег дорогу подсвечивал. А что для шофера может быть лучше: дорога просматривается хорошо, ни ям, ни ухабов.

Ехали на довольно большой скорости. Наша машина возглавляла колонну. Мы, девчата, как всегда, наверху. И вдруг я почувствовала какую-то тревогу, ничем пока не обоснованную. Вглядываюсь вперед, в дорогу, и она мне показалась какой-то странной, нежизненной, что ли. Совсем ненаезженной. На ней не видно ни одного следа. Стало жутко, как-то нехорошо на душе. Почудилось, будто едем в какой-то неизведанный край, таящий опасности. Девчата тоже почувствовали неладное, стали оглядываться по сторонам. От страха я нервно забарабанила по крыше кабины. Шофер резко затормозил, так что мы чуть не вывалились из машины, высоко подпрыгнули и попадали друг на друга.

Наш шофер выскочил, побежал назад навстречу идущим за нами машинам, замахал руками, чтобы остановились. Колонна затормозила. Мы сидим, ничего не понимая. Ребята побежали куда-то вперед, мы тоже выскочили и побежали за ними. И что же видим? Впереди, метрах в 30, глубокий овраг, а на дне его рухнувший мост.

Эта опасность была реальной еще и потому, что дорога шла на подъем и никакого оврага шофер не увидел бы, пока вплотную не подъехал к пропасти. Так что мы были, так сказать, на волосок от смерти.

После тяжелых, длительных переездов хотелось подольше остаться в каком-нибудь населенном пункте — отдохнуть. Удавалось такое не часто. Война подходила к концу, и продвижение наших войск было стремительное.

На отдыхе старшина нас жалел и никаких строевых занятий не устраивал. Мы, девчата, были освобождены от этого, но ребят наших он гонял по всем правилам. Мы же, пользуясь его поблажками, часто нарушали «уставные отношения» и шутили с ним при каждом удобном случае.

Самый любимый человек у нас в роте — повар Филипп. Балагур и весельчак. Шутки и прибаутки сыпались из него, как из рога изобилия. Был толстенький, маленький, быстрый и проворный.

Надо сказать, что повар в воинской части, почти на передовой, это совсем не то что повар, допустим, в заводской столовой. Тут умением сварить борщ или кашу не обойдешься. Требуются другие качества. У нашего Филиппа они были. Он умел все.

При артобстреле, при сильном проливном дожде, в пустом поле или в лесу наш Филипп, быстро сориентировавшись на местности, находил для своего «орудия»-кухни удобное местечко, и, несмотря ни на какие трудности, она вовремя распространяла аппетитные запахи и поднимала настроение. Мы были уверены: если Филипп с нами, то, что бы ни случилось, что бы ни происходило вокруг, с голоду не помрем.

Кухня — это огромный котел, вмонтированный в печку. Это сооружение прицеплялось к грузовику. Котел укреплялся на довольно высокой подставке. Филипп с огромным половником-черпаком взбирался к котлу по лесенке несколько раз в день. И по строгому распорядку дня он изо всех сил бил по котлу этим железным пудовым половником. Мы говорили: «Колокол звонит!» — и, хватая котелки, бежали к котлу. Один за другим подходили к Филиппу, протягивая вверх свои котелки. Он их брал, наливал борщ или накладывал кашу. Еда была однообразной, но готовил он очень вкусно! Борщ по красоте своей и по вкусу мог вполне претендовать на первое место в любом ресторане. А каша! Кусочки сала или мяса, поджаренные с луком, издавали такой аромат, что не захочешь, а съешь. Никогда после я не могла приготовить так вкусно! А может, в то трудное время мы умели ценить и самую малость, отпущенную нам судьбой?