Сидим сплоченно, а расселись… по интересам — видно, кто с кем сдружился.

Подходит ко мне — статный, подтянутый — бывший командир бывшего нашего учебного взвода старший лейтенант Кремнев.

— Лейтенант Пугаев, — таким игривым баритончиком говорит, — вас просит к себе полковник Мартынов. — Двигай, Виля, — это уже театральным шепотком.

С сожалением покидаю свою компашку. Подхожу к головному столу, представляюсь.

— Садитесь, лейтенант, — приглашает Мартынов, — ну-с, поздравляю лейтенантом! Молодцом! Так к кому назначен? Так-с. Прекрасно. Генерал Казаков — славный начальник… О-о, и в казачью часть… Прекрасно. Ну-с… давайте выпьем, лейтенант, за солдатскую находчивость. И за вашу счастливую боевую судьбу.

Посмотрел так знакомо, пристально. Все-то он, старик, помнит, ничего не забыл — никаких наших «антраша», никаких сцен в конюшне.

Август 1944 года

Значительная часть моих однокашников была направлена в конно-механизированную армейскую группу генерала И. А. Плиева.

Группа формировалась в районе города Фалешты в Молдавии в составе двух кавалерийских и одного механизированного корпусов и должна была действовать в полосе наступления 2-го Украинского фронта.

Миша Абаев попал в 6-й кавалерийский корпус. Вася Дорошенко и я — в 4-й гвардейский кубаноказачий корпус, только что переброшенный из Польши. Остальные растворились в этой группе, кто куда — не помню.

Незадолго до завершения Ясско-Кишиневской наступательной операции принял я командование противотанковой батареей 36-го полка 10-й гвардейской Кубанской казачьей дивизии. Само это назначение меня изрядно ошеломило. Готовился принимать взвод управления батареи или огневой взвод, а тут выяснилось, что в батарее не оказалось ни одного офицера. В только что минувших боях на 2-м Белорусском в Польше дивизия, полк, батарея понесли большие потери.

Представившись командиру полка, приняв батарею, так сказать, «по наличию», тут же в штабе полка получил приказ поддерживать 2-й эскадрон, которым командовал старший лейтенант Карданов.

Нашел эскадрон, занимавший исходные позиции в первом эшелоне полка. КПП Карданов выбрал на верхнем этаже двухэтажного домика с разрушенной крышей, бывшей конторе бывшего совхоза (судя по карте).

Под остатком ската крыши расположился со стереотрубой наблюдатель. Сам командир эскадрона в кубанке, черкеске, сапогах, при маузере и сабле возлежал на никелированной кровати, покрытой двумя-тремя перинами. Над головой его к стене был подвешен… клистирный сосуд со шлангом. Щелкнув каблуками, вытянувшись «смирно», как учили в ЛАУ, я доложил ему, что прибыл для поддержки.

— А… новай антыллирист к нам прибыл… савсем новай! — чуть приподнявшись, сменив позу на «полулежа», зычно отреагировал Карданов. — Ахмэд! Карту мнэ! Иди ка мнэ, дарагой, смотри: ют так — он, а вот так — мы распалагаемся. Паласа наступления эскадрона — вот и вот, — указал спичкой разграничительные линии полосы, огневые средства немцев, танкоопасное направление. — Атака — четыре-нол-нол. Вапросы? Нэт? Добрэ. Будэм ваэват вмэстэ.

Вскочил с кровати, пружинисто прошелся. Сдвинул кубанку на затылок.

— Нэ ваивал эсчо?..

— Воевал. В воздухе, товарищ старший лейтенант.

— Вай! Лотшик бил?! Харашо. Тэпер литай — паспивай за эскадроном. Паспеишь, вавремя из пушек врэжышь — джыгыт будэш!.. Ахмэд, давай крэстыт будэм антыллириста. Парадык такой, — пояснил мне серьезно.

Ахмед — коновод, как я понял, — нацедил из краника клистирного прибора в три кружки.

— Миня звать Айзик. А тэбя?.. Ага… красивый имя. Будь здоров, Вы… Выля! Так? Будь здоров!

Чтоб показать, что я — бывалый, хлопнул всю кружку… этой гадости. Впервые в жизни. И… «аверкиль», как говорят флотские. Очень скоро меня сморило, развезло. Карданов дал мне поспать пару часов.

В полночь, сопровождаемый Ахмедом, я был на КПП батареи.

В первом бою батареи под моим командованием я изрядно оконфузился. Стыдно вспоминать.

Первая в моей жизни танковая атака…

Группа тяжелых «тигров», 8–9 машин, фронтально атаковала боевые порядки полка. Начало атаки воспринял я совершенно спокойно: ничего особенного — идут, грохочут, открыв огонь с ходу с большой дистанции. А пушки мои — в земле до стволов и замаскированы. Как на полигоне. А меня учили: подпускай на 500–600 м и открывай огонь. Хорошо учили: на полигоне я их щелкал как орехи, на «отлично». Правда, то были макеты из досок. И они, макеты, не стреляли.

Все в порядке. Подпустил, подал команду отработанным голосом, мужественно. Трассирующий след первого снаряда прочертился прямо к ведущему «тигру». Взрыв почти закрыл лобовую часть танка.

А он… продолжает идти. Второй снаряд — прямо в лобовую броню! Тут же третий и четвертый с интервалами в секунды — прямые попадания еще в две машины. И донеслись какие-то завывающие звуки… трассы показали рикошетирование вверх вбок.

А танки, набирая скорость, с грохотом приближались. Срывая голос, в отчаянии подаю очередную команду… Когда вижу очередные рикошеты, отчаяние, животный ужас охватывает меня! Я же бессилен против этих чудовищ!!! Приткнулся головой к брустверу, обхватил каску руками… Что-то вопил… Кажется: «Мама!.. Мама!» и «Боже ж ты мой!», наверное.

Атака была отбита. И батарейцы мои вели себя молодцом, и, главное, сосед слева (такая же батарея иптаб) сумел поджечь два или три танка, прошив им бортовую броню, перебив ходовую часть. Остальные развернулись вспять.

Эта атака снилась мне потом долгие годы.

Батарея, на мое счастье, понесла минимальные потери: четверо получили легкие ранения, у одного орудия было повреждено колесо. Сержанту и троим солдатам оказали помощь в санэскадроне.

Командиры взводов и орудийных расчетов, пушкари вели себя достойно. И здесь я впервые познал, насколько добра, широка душа русского солдата. Сколько природного такта в характере простого человека от сохи, от станка. Никто никогда впоследствии не упрекнул меня, даже намеком, моим позорищем! Даже зэки из 2-го огневого взвода.

Весьма поучителен был этот жестокий урок.

Августовским вечером 1944 года первым в полку эскадрон Карданова, который моя батарея должна была поддерживать, сопровождая огнем и колесами, вплавь форсировал Прут. Батарее надо было разведать берега, крутизну, грунт, скорость течения, подготовить плавсредства для переправы людей и техники. Худо-бедно, но к рассвету батарея, форсировав Прут, заняла огневые позиции. Тут я лишний раз убедился, что казачки — бо-о-льшие «мастера» окапываться: главное, чтобы кубанку не было видно, а зад — наружу. Кони в лесочке с коноводами, а кубанцы харчатся уже раздобытой бараниной и виноградом.

— Айзик, нас же фриц сразу сбросит в Прут с такой обороны! — заметил я.

— Ва-первых, фрыца нет, а мамалыжныки драпанулы. Ва-втарых, ты с пушками здэс, пулемэты со мной — хрэн нас и фрыц вазмот. Я сыдэть здэс нэ сабираюс. Мне нада в Яссу или в это… Букарэст! — заявил Карданов.

В этом случае Айзик оказался прав: засиживаться дело не давало. Надо было закрепить освобождение Бессарабии. Из района форсирования, юго-западнее Фалешт, казаки рванулись рейдом по тылам 4-й румынской армии.

А перед этим рейдом я успел получить хороший втык от командира полка. Оказывается, в то время, когда я разведывал переправу, он вызывал к себе всех командиров подразделений для отдачи приказа на форсирование… Переправившись с 3-м эскадроном на правый берег, Хабишвили затребовал меня к себе. Похлопывая по голенищу сапога плетью, вперил в меня «пламенный взор».

— Гдэ был в 23-нол-нол?!

— Разведывал берега и реку для переправы, товарищ подполковник!

— Анархыст! Пачиму не явылся на КП?! Пачиму сам разведку делал?! Я тебя арэстую, анархыста! Пад арэст его… на 10… нэт, на 15 суток!