— А Мансур-бека убили…

Как ужаленный, вскакиваю и бросаюсь к вахмистру:

— Кто убил?! Когда?! Где?!

— Да забайкальские казаки, ваше благородие, — спокойно отвечает он.

— Господ офицеров к командиру полка-а! — вдруг несется по биваку как всегда передача «голосом», когда спешно надо собрать, позвать кого.

Наспех надевая холодное оружие, мы всегда спали не раздеваясь, спешим к курдскому домику, в котором живет командир полка.

У крыльца наш казак держит в поводу коня Мансур-бека в том же нарядном, зеленого бархата, чепраке, расшитом золотом с кистями. Благородное животное при нашем приближении подняло свою сухую красивую голову с умными черными глазами и тонкими острыми ушами и, как вчера, мирно смотрит на нас.

— Твой конь… — говорит мне на ходу, шутя, Маневский. Но я уже не думаю о коне, а думаю о Мансур-беке. Полковник Мигузов, с перекошенным от бешенства лицом, совершенно белыми от злости глазами, строго допрашивает у крыльца забайкальского сотника, как это случилось.

Перед Мигузовым стоит малоинтеллигентный офицер с желтыми лампасами на замусоленных от грязи темно-синих штанах-суженках. Короткая грязная гимнастерка. Простые сапоги. И сам сотник — «прост, прост»… Видимо, из урядников русско-японской войны. Лицо смуглое, полумонгольское. Тонкие усики, также полумонгольские.

Сотник растерян и запуган — Мигузов умел цукать. Показания его сбивчивые. И они, по его словам, таковы. Этот сотник с взводом казаков сопровождает свой обоз 2-й Забайкальской казачьей бригады, которая где-то впереди. Навстречу ему шло пять курдов с белым флагом. Их они задержали. Доводам Мансур-бека, что они являются парламентерами и только что сдались казачьему полку, забайкальцы не поверили. Что было потом — недоговорено, но курды якобы бросились убегать. Тогда они их перебили и забрали лошадей.

Выслушали эти доводы сотника — у нас ни у кого не было сомнения, что он убил всех с корыстной целью, чтобы воспользоваться лошадьми, и в особенности нарядной и дорогой лошадью Мансур-бека.

Что было делать командиру? Полк — в зоне боевых действий, какое можно произвести официальное дознание и для чего?

Мигузов поступил иначе. С нескрываемым презрением он приказал этому офицеру немедленно же покинуть расположение нашего отряда со всем своим обозом и конвоем.

Думаю, что сотник этому был очень рад.

Вопрос «о сдаче курдов» мог бы повернуться в новые бои с ними. Принимая это во внимание, Мигузов немедленно же отправил в стан курдов «послание», а вдове Мансур-бека соболезнующее письмо. И отправил в стан всех лошадей погибших.

В тот же день прибыл к нам заместитель Мансур-бека, его младший брат Бегри-бек. Но это был уже другой человек. Высокого роста, грубого телосложения — и ничего княжеского в нем не было. Полковник выразил ему соболезнование о гибели брата и указал, что условия сдачи племени остаются в той же силе и их надо выполнить.

Для полного разоружения курдов была оставлена одна сотня казаков. Остальные пять сотен полка с конно-горной батареей и конной сотней пограничников двинулись дальше на юг.

Наш отряд шел по следам прославленной армянской дружины Андроника. Он двигался со стороны Персии и жестоко мстил туркам и курдам. Мы видели «его следы».

Все русские войска Ванского района, продвинувшись глубоко на юг, вошли в сплошной массив гор, перерезанных ущельями и быстро текущими горными речками. Все — без единого деревца, но покрыто пышными травами. Жителей — никого: все ушли с войсками, и только трупы убитых, как армян, так и курдов, отравляли настроение.

Отряд вошел в ущелье и остановился в селе Сикунис. Отсюда начинается «страна православных айсоров», также преследуемых курдами. На карте она значится «горная страна несториан».

А вот и они, несториане, по-местному — айсоры. Группа в несколько десятков женщин и детей, спасающихся на север, навстречу русским войскам.

Мы с интересом рассматриваем этих православных айсоров. Среди них нет не только мужчин, даже стариков, но нет и 10-летних мальчиков, как нет и молодых женщин и подростков-девушек. Такого возраста мальчикам курды режут ножом горло, а девушек-подростков берут в наложницы. Поэтому все они ушли в горы с мужчинами, спасая свою жизнь.

В отличие от армянок и курдинок айсорские женщины совсем не боятся и не стесняются нас, молодых мужчин. Нам, единоверцам, они повествуют о своем горе, твердят без конца, что они «есть айсор-христин», и просят «хлэба», единственное русское слово, которое они хорошо заучили. Конечно, мы идем им навстречу, кормим их и этим располагаем к себе.

Кто же они?

Их внешний вид, черты лица — наших цыганок. Даже настойчивость в глазах — цыганская. Все они брюнетки с темным цветом тела, загорелые, грязные и в цыганских цветных лохмотьях. На лицах, на руках, на груди — резкая, примитивная татуировка. У некоторых на груди вытатуирован православный крест. У других на шнурке висит крест из темного дерева, величиной почти в четверть.

Как их спасать, куда везти — мы не знали. Кругом витала смерть, и они своим беспомощным присутствием только отягощали войска, вносили естественное сердоболие в души казаков, столь отрицательный элемент в войнах.

Войска Халил-бея ускользнули от нас. Отряд генерала Назарбекова из Персии и дружина Андроника продолжали освободительное движение в «страну несториан», а нашему отряду приказано остановиться. От полка выдвинули сильный офицерский разъезд на 30 верст на юго-запад. Мы достигли Ак-булаха (Белый родник) — одного из истоков библейской реки Тигр.

Он — на краю возвышенности. Очень холодная и прозрачная вода. Спешились, напоили коней. А потом, с каким-то религиозным чувством склонив тело на руки, ртом, прямо из родника, напились сами. Некоторые казаки, беря воду жменями, как святой водой, омыли свои лица.

Тигр и Евфрат — священные реки.

Кругом какая-то загадочная тишина. Словно все умерло здесь. Впечатление такое, будто вся местность сползает куда-то вниз, в какую-то таинственность.

В Месопотамию…

Полку приказано вернуться назад, расположиться в селе Хошаб и обезоружить курдов погибшего Мансур-бека. Конно-горной батарее и сотне пограничников — следовать в Ван.

1-й Кавказский полк — в Хошабе. Сдача оружия курдами шла туго. Мы все отлично понимали, что для кочевника-курда сдать свое ружье словно вынуть сердце из своего существа. Оружие, ими сдаваемое, было все старинное — однозарядные винтовки системы «Пибоди». Все это был чистый хлам. Десятизарядные винтовки системы Маузера со свинцовыми пулями крупного калибра, которые они очень любили и которыми были вооружены почти поголовно, явно они спрятали.

Разоружение затянулось. Из любопытства узнать, как живут курды, мы, молодежь, решили поехать к ним. Нас семеро: Кулабухов, Некрасов, Леурда, Мацак, Поволоцкий, Винников и я. При нас семь конных вестовых в полном вооружении и переводчик с винтовкой. Получился отряд в 15 человек. Двинулись к ним в горы. Выехали, конечно, с разрешения командира полка.

О переводчиках-армянах. Они были вольнонаемные, и при каждой сотне. Одеты в черкески, при кинжалах и винтовках. Лошади и седла, как и питание, — от сотни. Они были одновременно и воинами. Порою брались в сильные офицерские разъезды. Платили им 30 рублей в месяц.

С переводчиком в малиновой черкеске — от нашей 3-й сотни — мы у сына Мансур-бека. Он живет в отдельной большой палатке-шатре. Жарко. Края полотнищ приподняты на шестах, и мы сидим в ней, как на веранде. Ему 16 лет. Жгучий брюнет, очень красивый и стройный мальчик. Он по-детски, как еще ничем не искушенный дикаренок, сразу же подружился с нами. Мы привезли ему в подарок плитки шоколада «Тоблер», печенье и папиросы. У него коротко остриженные волосы на голове и только на самой макушке оставлен густой клок, в ладонь площадью, свисающий во все стороны. Это был знак его княжеского достоинства.