Я опомнился, когда услышал совсем рядом резкие звуки обрушенного камня. Быстро обернувшись назад, я увидел своего коллегу — геолога Намсарая.

— Такого больше нигде не увидишь, — проникновенно произнес он. — Смотрите, сейчас с зарею пробудится солнце.

И мы стали смотреть, как из-за гряды робко выглянул краешек, а затем и весь солнечный диск. Вершины и склоны угрюмо застывших холмов внезапно ожили и окрасились в оранжевые и розовые тона утренней зари. Я взглянул на лежавший у моих ног родонит и встрепенулся: камень отражал чистую и нежную розовость утренней зари или утренняя заря вобрала в себя удивительный цвет гобийского самоцвета. Кто знает?!

— Камень утренней зари, — произнес я, испытывая счастливое головокружение.

— Да, лучше не придумать, — быстро согласился Намсарай. — Прекрасно!

Мы отвезли первый добытый в Гоби камень утренней зари в Улан-Батор. Вскоре он нашел себе широкое применение при изготовлении мозаичных картин и в различных камнерезных изделиях.

Мозаичное панно «Каменный цветок». Дворец бракосочетания. Улан-Батор.

Спустя два года, я снова встретился с монгольским родонитом, но уже в другом, неузнаваемо преображенном виде. Тогда только что построили беломраморное здание Дворца бракосочетания в центре монгольской столицы. Дворец еще не работал, шли последние приготовления к открытию, и мы, геологи, получили возможность осмотреть его.

Поднявшись по мраморным ступеням дворца и войдя в его центральный зал, я увидел огромное — во всю стену — мозаичное панно из монгольских самоцветов.

Композиция этой каменной картины была разработана московским художником-монументалистом Е. Н. Яценко и его монгольским коллегой Амгаланом в лучших традициях монгольского прикладного искусства с учетом символики цветов и узоров. В центре мозаики — изображение легендарного цветка Востока — лотоса, сделанного из голубого сапфирина в сочетании с другими прекрасными гобийскими самоцветами — сердоликом, агатами, лиственитом, яшмой. И вся эта композиция, призванная выразить пожелание счастья, здоровья и радости молодым, удачно вписывалась в нежно-розовый, как заря, основной фон картины.

— Здравствуй, монгольский родонит! Ты занял достойное место в этом замечательном дворце из камня! — мысленно воскликнул я.

— Я вижу Вы — геолог, — донесся тихий и мягкий женский голос.

Я оглянулся и увидел женщину-монголку средних лет. Судя по облику, это была сотрудница дворца. Я молча кивнул.

— А тогда скажите, пожалуйста, — быстро заговорила она, волнуясь и смешивая русские слова с монгольскими, — как называется этот розовый камень на картине? Наверное, он привозной — в Монголии такого нет?!

— Оглений туяа чулуу! (Камень утренней зари!), — ответил я ей с нескрываемой гордостью. — А родом он из Восточной Гоби!

— Камень утренней зари! — восхищенно воскликнула женщина. — Как это прекрасно и глубоко символично, ведь заря — это рождение нового дня, начало новой жизни! В Таиланде, говорят, есть даже Храм утренней зари, а у нас — камень! Пусть он всегда алеет с этой картины, пусть вселяет в молодоженов, которые скоро войдут в этот зал, нежность, чистоту и радость новой жизни! Да будет всегда так!

На юго-западе Монголии, там, где великую Гоби прорезали отроги Монгольского Алтая, был найден гранат-альмандин чистого малиново-красного цвета. Надо сказать, что в Монголии красный цвет особенно почитали, ибо это цвет огня, считающегося в Монголии священным.

Огонь в монгольской народной символике означает расцвет, благоденствие семьи, рода и страны в целом. Огонь даже запечатлен на соембо — национальной эмблеме, украшающей государственный флаг. Три язычка пламени наверху эмблемы олицетворяют подъем и процветание народа в прошлом, настоящем и будущем.

Какой же монгольский камень отражал любимый народом красный цвет? В старину это были, как правило, красный коралл, реже — рубин или шпинель — камни, привозимые из Китая и Индии. Своих красных камней монголы знали мало, это были карнеол и альмандин, привозимые из малоизвестных мест Гоби. И все же камень, о котором в Монголии мечтали, который больше всего походил на священный красный цвет огня, был найден.

В 1973 г. на «крыше Монголии» Хангае геологи-самоцветчики открыли уникальное месторождение граната-пиропа («огненного камня»), уже в самом названии которого нашел отражение священный огонь. Этот сверкающий самоцвет быстро завоевал симпатии. Из огненного камня и сопутствующего ему в россыпях зеленого хризолита монгольские дарханы стали создавать серьги и кольца в золотой и серебряной оправах, призванные украшать женщин и восхищать мужчин.

Альмандин уступает своему собрату пиропу и цветом и игрой. В нем нет ярко-красного цвета, который напоминает капли красного вина или раскаленный уголек в печи. Альмандин отличает от огненного пиропа менее яркий красный цвет с легким фиолетовым, лиловым, сиреневым и пурпурным оттенками.

Оба красных камня — пироп и альмандин — самые популярные из семейства гранатов и известные миру еще со времен римского ученого-натуралиста Плиния Старшего. Он назвал этот гранат «карбункулус алабандикус» — «уголек из Алабанды» (в Малой Азии, где с древнейших времен умели гранить этот камень). В дальнейшем это название сократилось до алабандина и теперешнего альмандина.

В Монголии все драгоценные камни красного цвета — рубин, шпинель и красный гранат — называли однозначно — бадмараг. Из-за отсутствия рубина (настоящего бадмарага) его заменял альмандин, который находили в пустынных песках Гоби, в Алтайском аймаке. В старые времена здесь велась старательская добыча ювелирного граната, но затем она прекратилась, и многие решили, что камень иссяк. Но Борис Берман и Сэрэтэрийн Мунхтогтох думали иначе. Именно с граната-альмандина начались первые шаги созданной в 1968 г. геологической партии «Цветные камни». В глухих местах Гоби-Алтая, возле источника Алтан-Худук (Золотой колодец), дружная команда геологов-самоцветчиков нашла богатейшую промышленную россыпь альмандина. Берман отнес ее по генезису к типу поверхностных эоловых россыпей, постоянно перемещаемых сильными гобийскими ветрами. Оконтурив в плане россыпь с помощью неглубоких выработок (копушей, канав), геологи провели первую опытную добычу. Они просеивали на ситах красные от граната пески и легко извлекали из них окатанные, как леденцы, прозрачные гранаты. При просеивании отбирали только самый крупный альмандин (не менее 5 мм), который мог использоваться в ювелирном деле.

Добытое на Алтан-Худуке гранатовое сырье привезли в Улан-Батор. Там, на базе партии «Цветные камни», пробы граната промыли и разбраковали, отделяя ювелирный камень от обыкновенного, имеющего дефекты. А основными дефектами альмандина в ювелирном деле являются его неоднородное строение — мелкая трещиноватость и включения посторонних минералов. Они снижают чистоту и прозрачность камня, зачастую делая его совершенно «глухим», непрозрачным, и превращая его в простой абразивный материал. Предварительная разбраковка гобийского граната показала довольно высокий выход условно годного ювелирного сырья (30 %).

Просматривая гранат, Берман радовался: альмандин был высокого качества, природа сама обогатила его, превратив в чистые и прозрачные, как леденцы, камешки. Этот гранат из Гоби полностью соответствовал самым высоким техническим требованиям, принятым в Советском Союзе. Правда, такого альмандина у нас тогда не было. Берман, будучи главным геологом Всесоюзного треста «Цветные камни», хорошо помнил, как усиленно искали ювелирный гранат наши геологи в Сибири, на Урале, в Средней Азии и в Карело-Кольском регионе. Единственным месторождением ювелирного альмандина в то время у нас считалось Кительское, расположенное в Карелии, вблизи Ладожского озера. Берман хорошо помнил и сам карельский альмандин от темно-малинового до вишнево-красного цвета. Ограненные камни обладали хорошей игрой, ярким блеском и красивым цветом, но выход ювелирного материала был сравнительно низким. Представляло определенную техническую трудность и само извлечение граната из материнских пород — сланцев, состоящих из полевого шпата, кварца, слюды и граната. А здесь, в Гоби, щедрая природа выплеснула свое богатство на поверхность — только собирай!