Прежние тундростепи Западной Европы и Русской равнины стали превращаться в болотистые и озерные местности, ибо термокарст уничтожал в толще лессов «клинья» жильных льдов и вечную мерзлоту. В междуречьях Днепра, Волги, Урала в ледниковый период раскинулись обильные травами пространства тундростепей — термокарст, вытаивание льдов, превратил их в замшелые малокормные тундры, на смену которым затем пришли темнохвойные леса. На севере, на территории «мамонтова материка», размокшая и раскисшая земля, толщи мерзлого лесса, нанесенного в течение тысячелетий арктическими суховеями, стали тонуть под копытами сайгаков и лошадей, под мощными лапами мамонтов и носорогов, бизонов и овцебыков. Снегопады укрывали траву, прежде стоявшую сухой всю зиму, мощным покровом. Мхи и другая болотная растительность «выживали» эту траву летом. И огромная, кормившая миллионы животных тундростепь, как говорят ученые Советского комитета по изучению мамонтов и мамонтовой фауны, погибла «не от ухудшения, т. е. похолодания климата, как думали раньше, а от послеледникового “улучшения”, т. е. потепления и увлажнения и связанных с этим грандиозных ландшафтных преобразований».

Вот как впервые в науке, еще в 1972 году, была сформулирована эта новая концепция гибели мамонтового мира в результате ландшафтной катастрофы, разыгравшейся в Арктике около 10 тысяч лет назад: «…последняя ледниковая эпоха сменилась резким потеплением климата, — Ледовитый океан, прогретый хлынувшей в него теплой атлантической водой, стал на 2–3 тысячи лет вообще неледовит, — читаем мы в опубликованной Магаданским издательством книге С. В. Томирдиаро “Вечная мерзлота и освоение горных стран и низменностей”, — поэтому резко возросшие снегопады завалили мамонтовые пастбища, оттепели и гололеды обрушились на арктические равнины, для травоядных наступила катастрофа». Теперь эта рожденная в Магадане концепция стала ведущей в мировой науке о мамонтах и ледниковом периоде.

Вымерли покрытые шерстью гиганты — мамонты и носороги. Погибли и арктические сайгаки — ведь это был особый вид — сайга Черского. На Канадском Арктическом архипелаге, где находится самое «сухое» место северного полушария (и остров Элсмира считается «полюсом сухости»), спаслись от тепла и влаги овцебыки. Северные олени перешли на корм ягелем и другими «дарами тундры» — зоологи отмечают, что у оленей изменилась за последние десять тысяч лет длина конечностей, с помощью которых можно было добывать себе корм из-под снега зимой. Бизоны приспособились к жизни в лесах Канады, выросших на месте былой тундростепи. Хозяевами Арктики стали белые медведи и песцы. А «мамонтовый материк», сложенный мощными льдами и покрывающими их пластами принесенного суховеями лесса, стал медленно, но верно разрушаться.

Гибель его длилась не одно тысячелетие, и мы можем наблюдать ее и по сей день.

Термокарст «выедает» жильные льды, уничтожает вечную мерзлоту и преобразует древний ландшафт тундростепи в болота, озера и аласы. Термокарст в сочетании с работой морских волн разрушает арктическое побережье Сибири, ее «ледяные берега».

Берега, сложенные в основном древними льдами (порой эти льды составляют девять десятых объема породы, образующей берег), тянутся на пятьсот километров вдоль арктического побережья Якутии, возвышаясь над морем на тридцать, а то и сорок метров. Иногда мощные жильные льды уходят под воду — и здесь идет быстрое их уничтожение. Глубина моря у мыса Крестовский в Северной Якутии за 14 лет возросла почти на метр, а изобаты в два, четыре и шесть метров сместились в сторону берега примерно на километр. Лед, сохранившийся со времени последнего оледенения, был «съеден» морской водой и деятельностью волн.

Еще быстрее идет разрушение самих «ледяных берегов», особенно если они состоят не только из льда, но и из прослойки лесса, также наследия ледниковой эпохи.

Например, у того же мыса Крестовский, по данным двадцатилетних наблюдений, «ледяной берег» ежегодно теряет 11 метров, отступая под воздействием моря в глубь материка. Почти половина объема берега состоит из лесса. Соседний с Крестовским мыс Большой Чукочий, близ устья реки Чукочьей, отступает со скоростью 2,5 метра в год, ибо и льда в нем меньше, и грунт плотнее, чем на берегах Крестовского мыса.

Стремительно идет разрушение побережья Новосибирских островов, оторванного от континента Евразии обломка «мамонтова материка». Наблюдения, проводившиеся непрерывно в течение 1955–1958 годов, показали, что ледяные берега острова Большой Ляховский могут за год отступать на тридцать метров!

«Однажды мне привелось высаживаться с исследовательскими целями с экспедиционного океанографического судна на ледяной берег Новосибирских островов, — рассказывает кандидат геолого-минералогических наук П. Ерофеев читателям “Известий”. — Он был обрывистым, под низким полярным солнцем местами поблескивала матовая стена ископаемого льда. У ее подножия, прикрытого грунтовыми наносами, брали начало ручейки. Вокруг зияли отверстия вымытых морем в ледяном теле пещер. Слышался шум падения подтаявших кусков с нависшего над ледяной стеной земляного карниза. Отвалившиеся от него, поросшие чахлой северной растительностью куски вместе со множеством остатков льда образовывали причудливые фигуры, порой похожие на химер собора Парижской богоматери, иногда на различных животных и даже на притаившихся в засаде людей. Солнечная радиация, течения, волны, дожди и ветры активно разрушают ледяные берега, чему также способствуют взломанные после зимы льдины, которые, словно огромные плуги, рыхлят около них дно моря. Скорость уничтожения берегов до тридцати и более метров в год, в среднем — пять метров».

А вот другое свидетельство, ленинградского геолога Владимира Леонидовича Иванова, исследовавшего Новосибирские острова и написавшего о них интересную книгу «Архипелаг двух морей». Вездеход шел по прошлогоднему следу, оставленному на кромке берегового обрыва полуострова Кигилях на Большом Ляховском острове… «Вдруг водитель резко остановился, и я увидел, что колея под углом уходит за край обрыва, в никуда, словно рельсы у края взорванного железнодорожного моста. Мы проехали немного вдоль обрыва, и след вновь появился, как будто прошлогодний вездеход пролетел по воздуху над морем и вернулся на твердую землю. Вся эта мистика означала только то, что за год добрый кусок берега успел разрушиться, — пишет Иванов. — Разрушающийся берег. Огромные ниши. Трещины, которых не перепрыгнуть. Обвалившиеся блоки диаметром в десятки метров загромождают подножия уступов. Картина наводит на мысль о катастрофических явлениях природы, возможно, о землетрясениях. Трудно поверить, что все это сделало беззвучное и постепенное таяние льда под солнечным теплом».

Исчезают не только берега былого «мамонтового материка», но и целые острова, чьи берега сложены лессом и льдом. В море Лаптевых еще в 1815 году были обнаружены два высоких острова — Васильевский и Семеновский. Оба острова, как говорится в описаниях, состояли из «подпочвенного льда, покрытого слоем ила, и тундрой». Лед этот «у береговой черты был обнажен, поэтому сильно разрушался вследствие таяния». В 1823 году лейтенант Анжу, проводивший съемки берегов, определил длину острова в четыре мили, а ширину в четверть мили. Северная гидрографическая экспедиция 1912 года измерила Васильевский остров и нашла, что его длина не четыре мили, а всего лишь 4,6 километра. В 1936 году гидрографы острова Васильевский не обнаружили. Термокарст и морские волны «съели» его. Остров Большой Ляховский, по подсчетам геолога М. М. Ермолаева, на 80 процентов сложенный ископаемым льдом, интенсивно разрушается не только в наши дни. Один из первых исследователей Новосибирского архипелага А. А. Бунге красочно рисует картину «таяния острова»: «С громким плеском обваливаются то большие, то малые земляные массы; они, превратившись внизу в густой кисель, похожий на поток лавы, стекают по мерзлой почве в более низкие места и наконец в море… При взгляде на эти обрушивающиеся и оттаивающие мерзлые массы земли мне приходило на мысль, что при повышении температуры поверхности острова даже на короткое время выше 0° остров моментально должен прекратить свое существование: он должен был бы, обратясь в кашицеобразную массу, расплыться, и от него только остались бы четыре горы».