Субботним утром 9 января 1993 года, когда Жан-Клод Роман убивал жену и детей, я со своим семейством был на родительском собрании в школе Габриэля — это мой старший сын. Ему пять лет, он ровесник Антуана Романа. Потом мы пошли обедать к моим родителям, а Роман — к своим и убил их после обеда. Вторую половину субботы и воскресенье — время, которое я обычно посвящаю близким, — на сей раз я провел у себя в студии, один: заканчивал книгу, над которой работал целый год, — биографию писателя-фантаста Филипа К. Дика. В последней главе я рассказывал о днях, которые он провел в коме перед смертью. Я поставил точку во вторник вечером, а в среду утром прочел в «Либерасьон» первую статью о деле Романа.

В понедельник в пятом часу утра Люка Ладмираля разбудил телефонный звонок — звонил Коттен, аптекарь из Превесена. В доме Романов пожар, хорошо бы друзья приехали помочь, может, хоть что-то из мебели еще удастся спасти. Когда Люк подъехал, пожарные выносили из дома тела. Всю жизнь он будет вспоминать серые, наглухо застегнутые пластиковые мешки, в которые положили детей, — на них лучше было не смотреть. Флоранс просто прикрыли плащом. Ее лицо совсем не пострадало, только покрылось копотью. Люк пригладил ей волосы прощальным, скорбным жестом, и вдруг его пальцы наткнулись на что-то странное. Он осторожно повернул голову молодой женщины и позвал пожарного, чтобы показать ему зияющую на затылке рану. Наверное, балкой задело, решил пожарный: чердак наполовину обрушился. После этого Люк поднялся в пожарную машину, куда перенесли Жан-Клода — он единственный из всей семьи еще дышал. Пульс бился еле-еле. Он был в пижаме, лежал без сознания, весь обгоревший и уже холодный, как мертвец.

Прибывшая «скорая помощь» увезла его в больницу, в Женеву. Было еще темно, холодно, все вымокли под струями пожарных шлангов. Возле дома больше делать было нечего, и Люк пошел к Коттенам обсушиться. В желтом свете кухни они слушали всхлипы кофеварки, не решаясь взглянуть друг на друга. Трясущимися руками они хватались за чашки, размешивали сахар, оглушительно звякая ложечками. Потом Люк поехал домой, ему предстояло сообщить о случившемся Сесиль и детям. Софи, его старшая, была крестницей Жан-Клода. Пару дней назад она, как это часто случалось, ночевала у Романов, а могла ведь остаться у них и сегодня — и тогда тоже лежала бы сейчас в сером мешке.

Люк и Жан-Клод вместе учились на медицинском факультете в Лионе и с тех пор были неразлучны. Женились почти одновременно, их дети росли вместе. Каждый знал о другом все, не только парадную сторону жизни, но и то, что держалось в секрете — бывают тайны, как не быть, у добропорядочных мужчин и хороших мужей, которым как раз труднее всего устоять перед соблазнами. Когда Жан-Клод признался, что завел любовницу, и заикнулся было о том, что готов послать все к чертям, это ведь Люк его образумил: «Долг платежом красен, вдруг когда-нибудь и я сорвусь с катушек». Такая дружба много значит в жизни, очень много, ею дорожат почти так же, как крепкой семьей, и Люк никогда не сомневался в том, что они вместе доживут до шестидесяти, а то и до семидесяти и с высоты этих лет, как с вершины горы, вместе окинут взглядом пройденный путь, вспомнят, где споткнулись, а где чуть не сбились с дороги, как помогали друг другу и как в конечном итоге все преодолели. Друг, настоящий друг, — это ведь еще и свидетель, человек, глазами которого легче оценить собственную жизнь. Так вот, Люк и Жан-Клод уже двадцать лет без громких слов, во всем и всегда были такими свидетелями друг для друга, и ни один ни разу другого не подвел. Их жизни были похожи, хотя преуспели они по-разному. Жан-Клод стал большой шишкой в науке, накоротке общался с министрами и разъезжал по международным симпозиумам, тогда как Люк работал обычным терапевтом в Ферне-Вольтере. Но он не завидовал другу. Только в последние месяцы пробежала между ними кошка, и причина-то выеденного яйца не стоила — из-за школы, куда ходили их дети. Непонятно, какая муха укусила Жан-Клода, но он ударился в амбиции, да так, что пришлось Люку первым делать шаги к примирению — не ссориться же в самом деле из-за такой ерунды. Его эта история задела за живое, они с Сесиль обсуждали ее несколько вечеров подряд. Как смешно все это выглядело теперь! Еще вчера жила дружная, счастливая семья, люди любили друг друга, и вот теперь из-за какой-то неисправности отопления — обугленные тела, труповозка, морг… Жена и дети были для Жан-Клода всем. Как он сможет жить, если выкарабкается?

Люк позвонил в Женеву, в службу «скорой помощи»: пострадавшего поместили в барокамеру, шансы на то, что он выживет, невелики.

Вместе с Сесиль и детьми они молились, чтобы он не пришел в сознание.

У дверей кабинета Люка поджидали двое жандармов. Вопросы они задавали какие-то странные. Хотели знать, не было ли у Романов врагов, не занимались ли они какой-либо противозаконной деятельностью. Он не скрывал своего недоумения, и жандармы выложили ему правду. После первого же осмотра тел, даже без вскрытия, стало ясно, что все трое были убиты еще до пожара — Флоранс проломили голову каким-то тупым предметом, а Антуана и Каролину застрелили.

И это еще не все. Сообщить страшную весть родителям Жан-Клода, больным старикам, которые жили в Клерво-ле-Лак, выпало на долю его дяди. Тот отправился к ним, прихватив с собой на всякий случай их лечащего врача. Дом стоял запертый, собака не лаяла. Встревожившись, он высадил дверь и обнаружил брата, золовку и собаку лежащими в лужах собственной крови. Они тоже были застрелены.

Убийство. Романов убили. Слово отзывалось страшным эхом в голове Люка. «Что-нибудь украли?» — спросил он: это слово давало тому, другому, хоть какое-то рациональное объяснение. Жандармы еще ничего не знали, но когда жертвами двух преступлений, совершенных на расстоянии восьмидесяти километров друг от друга, становятся члены одной семьи, это скорее похоже на месть или сведение счетов. Они снова и снова спрашивали о врагах, и Люк растерянно качал головой: враги, у Романов? Романов все любили. Если их действительно кто-то убил, то наверняка это был чужой человек, не местный, не знакомый с ними.

Жандармы даже толком не знали, кем работал Жан-Клод. Соседи называли его доктором, но своего кабинета у него не было. Люк объяснил, что он занимался научными исследованиями во Всемирной организации здравоохранения в Женеве. Один из жандармов позвонил туда и попросил соединить его с кем-нибудь, кто работал с доктором Романом, — с его секретаршей или с кем-то из коллег. Телефонистка доктора Романа не знала. Поскольку собеседник настаивал, она соединила его с директором по кадрам, тот посмотрел личные дела и подтвердил: никакой доктор Роман в ВОЗ не работает.

И тут Люка наконец осенило, и он ощутил несказанное облегчение. Все, что случилось начиная с четырех утра — звонок Коттена, пожар, раны на голове Флоранс, серые мешки, Жан-Клод в барокамере в ожоговом центре и, наконец, этот бред об убийствах, — все это выглядело вполне правдоподобно, казалось реальностью и не вызывало сомнений, но теперь, слава Богу, в сценарии произошел сбой, и стало ясно, что все это лишь кошмарный сон. Сейчас он проснется в своей постели. Интересно, сумеет ли он вспомнить то, что ему приснилось, и решится ли рассказать Жан-Клоду? «Мне приснилось, будто твой дом сгорел, жена, дети и родители убиты, сам ты лежишь в коме, а в ВОЗ тебя никто не знает». Можно ли брякнуть такое другу, пусть даже лучшему? В голове Люка мелькнула мысль — она еще долго будет его мучить, — что в этом сне Жан-Клод был как бы его двойником и что в нем воплотились его, Люка, собственные страхи: он боялся потерять близких и, главное, потерять себя, обнаружить, что все его социальное благополучие не более чем видимость, за которой пустота.