— Ваня, ты теперь временно в лекарне поживёшь, а как заработаешь денег, угол себе снимешь. И кушать и одеваться сам будешь — ты теперь вольный человек. А коли ситуация изменилась, спрашиваю: ты согласен у меня работать?

— Конечно! — Ваня был ошарашен происшедшими с ним переменами и не знал — радоваться ему или огорчаться. О холопе князь заботился, а теперь всё самому надо. Потом неожиданно спросил:

— Так ты, Никита, и жалованье мне платить будешь?

— Буду — с сегодняшнего дня.

— А сколько?

Тут уж Никита задумался.

— Пока алтын в месяц.

— Погоди, так ты же меня у князя выкупил?

— Пять рублей серебром отдал.

Ваня неожиданно рухнул на колени:

— Спасибо, Никита! Ещё отец мой деньги копил из холопов выкупиться, да не довелось — откуда у крестьян такие деньги? А вот сбылась мечта его. Свободен я ноне!

— Только дошло? Вставай с колен, ты свободный человек!

— Ввек не забуду твоей доброты, Никита!

— Сестру твою ещё выкупить надо, князь за неё три рубля требует.

Ваня только головой кивнул — говорить он не мог из-за избытка чувств, на глазах его выступили слёзы.

Наталья теперь работала под руководством Ивана — он делал перевязки и её учил этому. Иногда на операции Никита брал обоих.

Сестрица Ивана оказалась хваткой, в брата, и в довершение всего — трудяга. Никита не видел, чтобы она праздно сидела. Если пациентов не было, она резала полотно на бинты или чистила инструменты — точил и правил их Иван. Кожа — субстанция плотная, ланцеты тупятся быстро, как и ножницы.

Польский посол несколько дней приезжал на перевязку. С каждым днём его состояние улучшалось, а вместе с ним поднималось настроение Никиты. Похоже, всё обошлось. Ведь случись гангрена или умри посол, все шишки посыпались бы на Никиту. Нет, диплома у него никто не спросил и выговора не объявил. А вот выдать Польше для разбирательства могли бы — Никита это только задним числом осознал. Или Польша могла бы штраф потребовать. Тут уж одним злотым не обошлось бы.

Январь выдался лютым, морозным, печи в домах топились едва ли не круглосуточно. Снегу намело изрядно.

Каждый сезон имеет свои болезни. Осенью и весной — это обострения язвы желудка и двенадцатиперстной кишки, а зимой — отморожения. Немного проморгал — и вот уже нос отморозил, и щёки. Так окружающие сразу говорят, что кожа побелела, надо растирать. Хуже с ногами — их окружающим не видно. Иногда даже тепло одетые ноги морозили, если долго сидели неподвижно. Хуже всего приходилось путешествующим: купцам, ездовым, служивым людям, курьерам — да просто попавшим в непогоду.

И посыпались к Никите обмороженные. Нос и щёки, как правило, отходили. Кожа, конечно, облезала, но кровоснабжение головы и лица хорошее, восстановление шло быстро. Хуже дело обстояло с пальцами ног и стопами. Они дальше всего удалены от сердца, и кровь к ним поступает с уже пониженной температурой. На морозе ноги сначала мёрзнут, а потом теряют чувствительность. Человек успокаивается, а пальцы отмерзают. И стоит с мороза зайти в тепло, как пальцы начинают дико, до крика болеть.

Вот такой пациент и приехал к Никите, причём сам, на санях. Кое-как приковыляв в кабинет, он упал на лавку.

— Лекарь, выручай! Пальцы на ногах болят — сил нет, едва до утра дотерпел.

Ванюшка помог болящему снять валенки, размотал портянки и отшатнулся в ужасе. Пальцы ног были чёрные, как будто обугленные.

— Как же ты так ухитрился, купец?

— С обозом к Москве, домой, из Суздаля возвращался. Буран метёт, мороз крепкий. Заплутали немного — путь-то санный замело. Замерзать стали, деревья принялись рубить, костры жечь. Вроде до утра кое-как дожили. А домой вчера приехал, разделся, согрелся, горяченького поел, попил. А ночью криком кричал, так болят, как будто грызёт их зверь невидимый.

— Плохо дело, купец. Как звать-то тебя?

— Герасим.

— Пальцы отрезать придётся.

— Да ни в жизнь! Как же я без пальцев? Кто меня кормить будет?

— Жить без пальцев будешь, и ходить тоже. А если ничего не делать, обе ноги пропадут. Омертвели пальцы-то; гниль вверх пойдёт — придётся по колени ноги отнимать.

Купца прошибла слеза. Потом он в ярости сорвал шапку и швырнул её на пол:

— Вот жизнь проклятая! Куда ни кинь — всюду клин! Режь!

Ему тут же дали наркоз и удалили по четыре пальца на каждой стопе. Большие пальцы удалось сохранить — они самые главные, опорные.

Отойдя от эфира, купец сначала матерился, как последний разбойник. Потом пришёл в себя и первым делом посмотрел на ноги.

— Слава богу, целы!

— Целы, Герасим! И даже по большому пальцу на каждой стопе удалось сохранить. Плясать не будешь, но ходить — вполне. Полежишь у меня неделю, а то и дней десять — мази поприкладываем, перевязки поделаем.

— А лошадь как же? Она же у лекарни стоит! Замёрзнет, да и кормить надо.

— Что же ты сам приехал, без родни?

— Одни бабы дома. Мать-старуха, жена да три дочки. Кому ехать?

— Тогда сказывай помощнику моему, где живёшь — он лошадь домой вернет. Жалко животину!

Купец объяснил, как к нему добраться.

— На Варварке — там церковь на углу, третий дом по правую руку. Спросишь дом купца Яхонтова — меня там каждая собака знает. Только пусть он не говорит моим, что пальцы отрезали, пусть скажет — лечится, мол. А то день и ночь выть будут. Придёт время — сам вернусь, на ногах.

— Как изволишь. Ваня, всё понял?

— Как не понять? Так я поехал?

— Давай.

А через час пришёл к Никите ещё один обмороженный — на этот раз служивый. Этот верхом ехал, поморозил левую ногу — с той стороны ветер дул, а у него на ногах сапоги.

Сапог с портянкой разрезать пришлось — нога распухла и приобрела багрово-чёрный цвет. Стопу вынуждены были ампутировать.

Наркоз давала Наталья, а оперировал Никита без помощника. Постарался по максимуму ногу сохранить, и потому вычленил стопу по плюсневым костям, сохранив пятку. Хромать будет, но ходить без протеза сможет.

С протезами вообще была беда — не делал их никто. У кого нога по колено ампутирована, сами выстругивали деревяшку, крепили её ремнями к бедру и поясу. Ходить было неудобно, деревяшка тяжёлая.

Да что инвалиды — на больных чиновников внимания не обращали. Коли выжил — повезло, а нет — стало быть, Бог прибрал. Естественный отбор, а по сути — варварство. А сколько каждую зиму в Москве, как и по всей Руси, замерзало бездомных, нищих, да и просто сбившихся с санного пути? И находили их только по весне, когда стаивал снег.

Мини-стационар не пустовал, все десять коек были постоянно заняты, плановые операции выполнялись в порядке очереди. Да и что такое десять мест для огромной Москвы? Конечно, жили тогда в первопрестольной не миллионы, как сейчас, а сотни тысяч, но и лекарня только одна. И рад бы Никита расшириться, да здание уже не позволяет. И даже купи он больше — где персонал взять?

Прошла зима с её холодами и метелями, отшумела, отгуляла весёлая Масленица. Повеяло теплом. Солнце светило ярче, день удлинился. Снег стал ноздреватым, набух водой, превращаясь в кашу днём и замерзая по ночам. В такую погоду не знаешь, как и одеваться. Утром в шубе куда как хорошо, а в полдень уже жарко, пот в три ручья по телу течёт.

Дороги в окрестностях Москвы развезло, расквасило. Днём они были вообще непроезжими, лишь под утро торговые люди ещё пробирались с товаром, да крестьяне с припасами с огородов и полей, что летом собрали. Полозья саней ломали замёрзшую за ночь ледяную корку, проваливались в ледяную кашу, и лошади выбивались из сил, волоча за собой сани с грузом.

Но и купцы своего упустить не хотели. Ещё неделя-другая — и на санях уже не проедешь, как и на подводе, а реки льдом скованы, суда на берегу своего времени ждут. Кто не успел за зиму запасов сделать — вовсе беда. Только торг и выручал, однако же цены на нём поднялись: за труды да за риск купцы свою копейку получить желали.