Начались длинные дни среди пустынного ландшафта. Тихо, спокойно шел караван свои три с половиной километра в час. Впереди с гордо поднятой головой шел верблюд, умевший выбирать дорогу и неуклонно идти по плотно вытоптанной тропе знаменитого исторического пути из Ирана в Хорезм. В нитку вытягивались и наши лошади и проводники, шедшие пешком, не желая загружать верблюдов, которые и без того несли почти по двести килограммов дорогого груза.
Яркое дневное солнце со своими палящими лучами сменялось ночными морозами. Днем песок накалялся до 30°C, ночью термометр показывал 7–8° ниже нуля. То холодный, пронизывающий ветер, то снежный буран, то мягкое, ласкающее солнышко, то огненно-жаркие, палящие лучи южного солнца — всё это сменялось много раз в течение первой недели. Таков климат пустыни со всеми его колебаниями и порывами. Мы с трудом приспособились к этим условиям; усталые, после тридцатикилометровых переходов, после разгрузки каравана мы долго грелись у костра, а ночью — мерзли в нашей палаше. Опасения остаться без топлива были напрасными: местами мы шли словно в лесу прекрасного саксаула и сюзена; сухое дерево было всегда в изобилии, и однажды от огня чуть не возник «лесной пожар» — в пустыне!
Пески тянулись то длинными увалами, то отдельными холмами и кочками; только изредка они переходили в сыпучие гребни и барханы; целые косы и горы желто-серого песка пересекали дорогу, и верблюды и лошади с трудом переправлялись через них. Песок к северу становился всё крупнее и крупнее; но нигде мы не видели того черного песка, который мог бы объяснить название пустыни «Кара-Кумы» — «Черные пески». Очевидно, правы были наши проводники, которые переводили это название — «грозные пески». Пески подчас сменялись ровными площадками такыров и шоров — протяжением иногда в несколько километров. Такыры были покрыты красным глинистым покровом, очень твердым и звенящим под копытами лошади; шоры, похожие на солончаки, были мягки и вязки. Особенно для нас были важны такыры с колодцами, так как вся жизнь пустыни сосредоточивается вокруг этих площадок.
Наконец, на десятый день, с вершины песчаного увала мы увидели что-то новое. Среди моря песков далеко на горизонте мы подметили какие-то отдельные остроконечные горы и скалы. Нам, потерявшим все масштабы, эти вершины, как бы рождавшиеся из сплошных песчаных волн, казались громадными. И еще дальше за ними какая-то песчаная полоска, едва различимая в бинокль, — линия Заунгузского плато, а перед ней таинственный Унгуз, к которому мы стремились.
Еще тридцать километров через труднопроходимые пески, и поздно вечером, когда солнце уже садилось за горизонт, вышли мы на огромное поле шора, окруженное желтыми грядами высоких песков; посредине высился грозный, отвесный, казалось почти неприступный, Чиммерли. Красивыми карнизами, выдутыми ветром, красовалось подножье этого бугра, а в самом шоре, под песками, виднелись ямы туркменов, где добывался столь нужный для них жерновой камень.
На следующее утро, едва встало солнце, мы устремились к Чиммерли. Мы соскучились по камню среди бесконечных песков и с разных сторон стали карабкаться на вершину по нагроможденным обломкам скал. Глыбы песчаника, окрашенные в яркие краски, разноцветные кремни, покрытые как бы лаком загара пустыни, в огромном количестве лежали по склонам. Над отвесным карнизом намечалась мягкая и ровная вершинка, почти сплошь состоящая из прекрасной серной руды. Мы не могли нарадоваться этому богатству и в восхищении поднимали один кусок за другим, всё более и более убеждаясь, что эта сера не миф, а реальная действительность, огромные богатства Туркменистана.
В рассыпанном песке лежали отдельные ярко-желтые гнезда серы. Какие-то старые ямы свидетельствовали, что не раз взбирался сюда человек для добычи этого ископаемого. Своеобразная корка гипса и кремня покрывала серную залежь, и в то время, как я занимался ее изучением, стараясь разгадать природу и происхождение этих богатств, мой спутник производил измерения и наносил на план окружавшую нас местность.
Куда ни посмотришь, валы и валы песка, кое-где среди них огромные ровные черные площадки шоров, дальше окаймленные венцом ярко-желтых сыпучих подвижных песков красноватые площадки такыров. Вокруг — как вулканы центральной Франции, как кратеры луны — десятки отдельных остроконечных вершинок, то мелких «вулканических» конусов, то обрывистых скал. Далеко на севере и на востоке выделялись новые группы бугров, и мы уже знали, что одни из них называются Дзенгли и в них имеется прекрасный «мыльный» камень, а другие — Топ-Чульба, чуть ли не доходящие до знаменитых колодцев Шиих.
Огромные сборы были наградой этого дня, и наши друзья — туркмены — с увлечением помогали нам тащить к лагерю коллекции и аккуратно укладывать их в куржумы.
Но наш путь шел еще дальше, пока в самом центре Кара-Кумов мы не достигли нашей цели. Старые развалины печей и строений говорили нам, что человек не раз пытался овладеть серными богатствами. В огромной разработке вершины холма среди белоснежных песков искрилась и сверкала почти чистая ярко-желтая сера. По размерам бугра мы подсчитали, что здесь лежат многие сотни тысяч тонн дорогого минерала. Большие янтарные кристаллы серы украшали трещины; толстая корка кремня и гипса защищала вершину холмов. На прощание мы еще раз полюбовались далекой галечной степью Заунгузского плато, рассматривая громадные впадины, выдутые бушующим ветром, и в последний раз вместе с гостеприимными шиихами провели вечер у костра, слушая рассказы этого далекого племени. Слушали горькие слова о том, как искали колодцы хорошей воды. Следили с огромным любопытством, как здесь, за двести пятьдесят километров песчаного пути, эти «песочные люди» стали приобщаться к большим культурным движениям молодого советского Туркменистана.
Так началась наша первая Кара-Кумская экспедиция 1925 года; за ней последовали вторая и третья. Теперь здесь с успехом работают серные заводы, организованы научная метеорологическая станция, амбулатория и школы; караваны верблюдов сменяет регулярное автомобильное и самолетное сообщение. Пустыня побеждена, и царство песка и камня в повиновении у человека.
Камень на пашне и в поле
Если мы нашли камни на дне больших озер и морей, то уж вряд ли минералог найдет что-нибудь интересное на пашне и в поле. Всякий камень здесь только мешает человеку, и каждый раз, когда колхознику при пахоте попадается обломок горной породы или округлый валун, он собирает их в кучи между полосами поля, а иногда увозит к себе на фундамент домов и сараев. Но почва, которую обрабатывают плуг и борона, образуется из каких-то камней, и сама-то она является очень интересной и очень сложной частью неживой природы.
Если вам приходилось много путешествовать и вы при этом были наблюдательны, вы могли подметить, что почва далеко не всюду одинакова. Почва очень сильно меняется по виду и по цвету, а иногда на берегу реки ясно вырисовываются отдельные ее слои в виде пестрой и сложной картины.
Мне пришлось в детстве совершить очень интересное путешествие с севера на юг, в Грецию, и я как сейчас помню, как менялись картины и краски. Черноземы южных степей Украины сменялись более бурыми тонами почвы Крыма и Одессы. Уже у Константинополя сквозь яркую южную зелень берегов Босфора можно было подметить каштаново-красные тона. Когда наш пароход подошел к берегам Греции, то на фоне белых известковых скал меня поразили ярко-красные краски почвенного покрова.
Было время, когда окраске почвы не придавали значения. Почва представлялась землей, образующейся на поверхности. Только известный русский профессор В. В. Докучаев обратил на нее внимание и стал изучать ее строение, состав и происхождение. Действительно, посмотрите в прекрасном Почвенном музее Академии наук на громадные ящики, в которых почва находится в том виде, как она залегает в природе. Если разрезать ее сверху вниз вертикально, вы легко убедитесь, как разнообразны бывают почвы и как трудно на глаз в них разобраться. Они состоят из маленьких частичек самых разнообразных минералов, но таких маленьких, что не только простым глазом, но даже и в лупу или микроскоп их трудно разглядеть. А всё-таки это тоже минералы, но их судьба особенная, так как почва живет какой-то своей, особенной жизнью.