Прошу тебя уверить свою бабушку, что я вполне отдавал ей справедливость во всех благоразумных поступках ее в отношении твоего воспитания и образования и, к горести моей, должен был молчать, когда видел противное, дабы избежать неминуемого неудовольствия.

Скажи ей, что несправедливости ее ко мне я всегда чувствовал очень сильно и сожалел о ее заблуждении, ибо, явно, она полагала видеть во мне своего врага, тогда как я был готов любить ее всем сердцем, как мать обожаемой мною женщины!..

Но Бог да простит ей сие заблуждение, как я ей его прощаю…

Выполнением в точности сего завещания моего, дражайший сын мой, ты успокоишь дух отца твоего, который, в вечности, благословлять и молить за тебя у Престола Всевышнего будет.

Сего 1831 года генваря 28-го дня.

Отец твой Юрий Петров Лермонтов».

Позже, отстрадав сполна, став уже окончательно полным сиротой, Михаил Лермонтов пишет еще одно пронзительное стихотворение, посвященное своей судьбе, гибели отца и матери.

И как же можно, не разбираясь в судьбе его родителей, писать целые книги, посвященные его личной неприкаянности и ненужности в миру людском, ежели поэт сам написал после смерти отца: «Ненужный член в пиру людском…»

Когда из самых, может быть, лучших побуждений бабушка поэта почти насильно прервала их встречи с отцом, когда практически завершилась связь поэта со всем древним лермонтовским родом, он и был обречен на гордыню и одиночество. Прах отца покоился на кладбище в селе Шипове, но уже в XX веке по инициативе Ираклия Андроникова он был в 1974 году перенесен в Тарханы.

То-то взъярился, небось, дух покойной властной Елизаветы Алексеевны. Впрочем, сегодня (как всегда, когда дело касается судьбы Лермонтова) нашлись ученые (тот же Захаров), которые считают, что прах был перепутан, и в Тарханы перенесли захоронение случайного человека. Не знаю, надо ли было переносить прах, больно уж неуютные у Юрия Петровича соседи оказались. Да и чем больше святых мест на Руси, тем лучше. А я думаю, прах отца великого поэта никогда не забылся бы. Скорее, он был бы на месте даже не в Кропотове, а в родовом чухломском поместье, рядом с другими Лермонтовыми. Но и тревожить перезахороненные кости тоже ни к чему. Давно уже нет ни храма в Шипове, ни самого кладбища, все споры просто неуместны. Экспертиза проводилась достаточно тщательно, и надо ли в наше более чем смутное время громоздить новые версии?

В Пятигорске меня водили на самые разные места якобы «истинной первой могилы поэта», показывали разные места его дуэли. Что уж говорить о могиле отца. Но какое дело земным соглядатаям до всего этого клубка страстей? Там, на небе, всё известно, и в литературе нашей гений русского поэта будет только всё более возвышаться. А стихи как были гениальными, так и останутся.

Родился Мишель Лермонтов в Москве в ночь со 2 на 3 октября 1814 года. Но уже в начале весны вместе с обозом Юрий Петрович, Мария Михайловна с грудным младенцем и дворовыми людьми отправились в имение Елизаветы Алексеевны Арсеньевой в Тарханах, что в Чембарском уезде Пензенской губернии. Там и прожил почти безвылазно Мишель Лермонтов первые 12 лет, там, на пензенских просторах, и обрел окончательно свою русскость.

Село Тарханы первоначально называлось Никольское-Яковлевское и принадлежало Нарышкиным. Крепостные крестьяне кроме хлебопашества занимались скорняжным промыслом, скупали мед, сало, шерсть, шкуры и торговали этим на ярмарках далеко за пределами села. Таких скупщиков, разъезжавших по селам, называли тарханами. Отсюда новое название села — Тарханы.

Вот как описывает усадьбу и окрестности историк XIX века Н. Рыбкин: «Это было большое здание с антресолями: кругом его был сад, спускавшийся к оврагу и пруду. По оврагу бежал ключ, в некоторых местах не замерзавший и зимою. За оврагом виднелась огромная гора, и к ней тянулся лес, и лес казался без конца, утопая где-то вдали…»

Нарышкины купили это имение в 1762 году, заселено оно было выходцами с Русского Севера. До сих пор местные жители Тархан по северному бкают и придерживаются севернорусских традиций. Там и впитал в себя юный Мишель язык своего будущего героя купца Калашникова. Там и увидел впервые на большом Барском пруду кулачные бои, позже даже сам организовывал их. Позже он и описал свои впечатления в поэме «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» (1837):

Да и фамилию для главного героя поэт взял, насколько известно, также тарханскую: здесь во времена Лермонтова жили Калашниковы. Возможно, кто-либо из Калашниковых участвовал в кулачном бое в Тарханах в 1836 году, устроителем которого был сам приехавший из Петербурга молодой офицер Михаил Лермонтов. О том в 1881 году П. А. Висковатый узнал от 80-летней тарханской крестьянки Аграфены Петровны Ускоковой. «…Α билися на первом снеге, — рассказывала она. — Место-то оцепили веревкой — и много нашло народу; а супротивник сына моего прямо по груди-то и треснул, так значит, кровь пошла. Мой-то осерчал, да и его как хватит — с ног сшиб. Михаил Юрьевич кричит: „Будет! Будет, еще убьет!“…»

На восточной стороне имения находились дубовые рощи, где начиналась небольшая речушка Милорайка. По ее руслу Арсеньевыми были устроены пруды, окружавшие усадьбу с трех сторон — Большой, Средний и Верхний, или Барский. На восточном берегу Милорайки два сада — Средний и Дальний с декоративными участками; на западном берегу — Круглый сад, соединенный липовой аллеей с дубовой рощей.

На бой друг против друга сходились две стороны Тархан, расположенные на противоположных берегах Большого пруда. Бугор и Овсянка спускались к плотине от «казенного амбара», находившегося неподалеку от сельской церкви. Противоположная сторона — Яшинка и Ильинка — готовилась к бою на возвышении, откуда дорога спускается к пруду. Сойдясь на плотине и на льду, вызывали друг друга. Так начинался бой.

Разве что вместо Москвы-реки был для кулачных боев приспособлен самый большой Барский пруд. «Все ходили кругом да около Миши. Все должны были угождать ему, забавлять его. Зимой устраивалась гора, на ней катали Мишеля. Святками каждый вечер приходили в барские покои ряженые из дворовых, плясали, пели, играли, кто во что горазд. Все, которые рядились и потешали Михаила Юрьевича, на время святок освобождались от урочной работы», — пишет П. А. Висковатый.