Никогда мы не узнаем, сколько миллионов франков было выброшено де Рокфеем на бесполезную агентуру. Он навербовал отряд дам легкого поведения, которые должны были выпытывать сведения у мужчин, с которыми они сожительствовали. Естественно, эти женщины, чтобы избежать обвинений в нерадивости, придумывали информацию, удовлетворявшую их шефа. Де Рокфей имел наглость хвастать как-то, что он завербовал даму, которую держал специально для того, чтобы вытягивать сведения у короля Константина.

Все это было очень хорошо известно послам союзных держав в Афинах. В официальных кругах имя де Рокфея было у всех на устах, и все же в течение многих месяцев никакие сведения о его похождениях, казалось, не достигали слуха союзнических кабинетов министров. Работа по организации «новинок» разведки побудила его поручить наблюдение за собиранием информации Рико, французскому морскому инженеру, состоявшему в тесном контакте с одним английским писателем, временно произведенным в чин лейтенанта британской разведки. Водевильные антраша британской разведки политически были менее опасны, чем деяния де Рокфея, но когда афинская полиция довела до сведения короля Константина, что английские офицеры мобилизуют греческих кафешантанных певиц в качестве агентов-осведомителей и катают их на виду у всех в казенных автомобилях, то, несомненно, английский престиж потерпел урон в глазах греков. Рико сказал как-то капитану Шамонару: «Если бы кто-нибудь узнал обо всем, что мы делаем, и о тех средствах, к которым мы прибегаем, вот была бы катавасия!»

Де Рокфей, надо полагать, не имел никакого представления об искусстве пропаганды, но, видимо, инстинкт подсказал ему ту простейшую истину, что единственным действенным способом пропаганды является факт, и когда оказывалось, что факты не совпадают с его политикой, то он их выдумывал. В период войны офицеры разведки всегда подвергаются искушению влиять на их правительства в том направлении, по которому им как разведчикам кажется нужным идти. Но им редко позволяют впутываться во внутреннюю политику той страны, куда они посланы. Иногда они могут представлять своим верховным начальникам тенденциозные доклады и пытаться тем самым оказывать на них определенное влияние. Контролировать действия де Рокфея в Греции могли только Гийемен и Лаказ, но оба они были у него «в кармане», а командовавший салоникской армией Саррайль скорее способен был поощрять Рокфея, чем сдерживать его.

Для определения степени пригодности де Рокфея в качестве офицера морской разведки достаточно привести один пример. При первой же беседе с де Рокфеем адмирал Дартиже дю Фурне просил его сообщить имена греческого морского министра и командующего греческим флотом, рассказать о вооружении греческих судов и о характере заграждений между Саламисом и Керацини. Он не смог ответить ни на один вопрос, но зато угостил адмирала кучей пахучих сплетен, вынесенных с черного хода дворца. Адмирал тогда же почувствовал недоверие ко всему, что рассказывал его собеседник. Впоследствии он только укрепился в этом мнении и был очень встревожен, когда узнал, что французский министр Лаказ принимает все сообщения Рокфея за чистую монету.

Вряд ли информация де Рокфея могла в течение столь долгого времени оказывать влияние на французскую политику, если бы ему не было дано право, которого никогда до того не имел ни один офицер разведки, — право непосредственных телеграфных сношений но только с морским министром, но также с Клемансо и Лейгом.

Таким образом, де Рокфей имел полную возможность вводить в заблуждение общественное мнение, поскольку его информация передавалась в прессу по обычным официальным каналам. На Кэ д’Орсей Бриан вел линию на достижение взаимопонимания с греческим правительством. Возможно, он не вполне был осведомлен, какие силы ему противостоят, и поэтому внутри французского кабинета оказались две противоположные политические тенденции и влияние французского президента было на стороне тех, кто настаивал на насильственных действиях.

В то время дела в Греции обстояли так: огромное большинство населения было против того, чтобы страна вступила в войну.

Для де Рокфея, так же как и для легковерного и подозрительного Саррайля проблема состояла в том, чтобы изобразить, будто народ Греции рвется на поле брани, сочинить, что король находится в тайных сношениях с германским двором и министрами. Константин-де, убаюкивая союзников сладкими речами, готовит дьявольскую ловушку для их войск в Салониках. С другой стороны, Венизелоса следовало представить бравым патриотом, выражающим чаяния угнетенного народа.

Начиная с середины ноября 1915 г. Венизелос пошел почти в открытую против своей страны. Из неопубликованных документов, хранящихся на Кэ д’Орсей, вытекает с очевидностью, что он поставил в затруднительное положение французское правительство, выдвинув обвинение против Греции, и здесь мы можем проследить работу Гийемена и де Рокфея. 18 декабря Гийемен телеграфировал, что он виделся с Венизелосом «после четырехнедельного перерыва, — чтобы не компрометировать его в момент, когда мы должны применить против Греции известные меры, вдохновителем которых Венизелос не должен казаться». Далее он передает слова Венизелоса:

«Вам нечего мне объяснять. Я все понимаю. Вы имеете дело с мерзавцами, которые над вами насмехаются. Ваше присутствие в Салониках смущает их. Если бы они только могли, они предали бы вас немцам. Только страхом и угрозой голода вы сможете держать их в руках. Это самый крупный ваш козырь. Самое важное — это транспортировать хлеб небольшими партиями».

23 декабря Бриан прислал 350 тыс. франков, чтобы поддержать кампанию Венизелоса. Спустя несколько дней он сообщил о предложении сэра Базиля Захарова ассигновать несколько миллионов франков на союзническую пропаганду в Греции.

Мы лишь вскользь упомянем о том, что греческое правительство протестовало против оккупации союзниками острова Корфу, превращенного в лагерь сербской армии. С точки зрения международного права и договора 1864 г., по которому державы гарантировали «вечный нейтралитет» Корфу, протест был справедливым, и насильственный захват острова, несомненно, представлял нарушение греческого нейтралитета и обязательств держав.

5 апреля 1916 г. французский и британский послы сообщили Скулудису (греческому премьеру. — Ред.) о том, что союзники намерены переправить сербскую армию морем из Корфу в порт Патрас, оттуда по железной дороге до Афин, а затем через Лариссу в Салоники. Гийемен говорил решительно и даже грубо; его морской атташе много раз заверял его, что у греков можно угрозой добиться всего, но Скулудис остался непреклонным.

Отказ в пропуске сербских войск через территорию Греции буквально воспламенил Бриана.

В телеграмме из Парижа[4] Извольский сообщал, что французы решили осуществить строжайшую блокаду Греции; но англичане были против этого, предвидя, что такая мера сможет заставить греков демобилизоваться. В качестве компромисса они предложили, чтобы сербы были отправлены в Салоники через Коринфский залив; против этого Скулудис не возражал. Русское правительство стало на ту же точку зрения и рекомендовало французам согласиться на компромисс. Это вызвало в Париже большое раздражение. Бриан предупредил греческого посла, что если хоть один транспорт с сербскими солдатами, направляемыми в Салоники, подвергнется торпедной атаке, это будет иметь гибельные последствия для Греции. Такое настроение создали у него секретные донесения де Рокфея, который страдал «субмаринной» манией. Тем не менее, к 29 мая 100 тыс. сербских солдат со всем их снаряжением были доставлены в Салоники без потери единого человека или багажного тюка.

Венизелос начал действовать открыто. Становилось очевидным, что своим поведением он изолировал себя от большинства соотечественников и что надежды на возвращение к власти он мог возлагать только на помощь союзников.