«Пчела» подвергает разум свободному, не связанному церковными канонами обсуждению, выдвигая в качестве критерия его совершенствования целенаправленную человеческую деятельность. Главным здесь является жизненный, практический опыт, который придает знанию, полученному путем простого обучения, этический смысл, возвышает его до степени действенной и благотворящей мудрости.

б) Эти же аспекты моральности знания и невежества обсуждаются в «Диоптре» Филиппа Философа, византийского писателя второй половины XI в. «Многоученье», по Филиппу, оказывается добром, если оно применяется для наставления других и оказания помощи притесняемым, но оно может породить и зло, если становится предметом тщеславия или средством достижения корыстных целей. Такая же моральная оценка дается «ненаученью»: оно составляет добро, если не препятсвует повиновению знающим («ведящим»), и плодит зло, если толкает на путь непослушания наставникам, заставляет «не покорятися болшим», властелинам.

Когда мы говорим «человек», замечает Филипп, то разумеем обыкновенно и душу и тело. На самом же деле, человек в собственном смысле — это душа («воистину человек душа глаголется»). Именно душа концентрирует в себе то, что мы вкладываем в понятие «я», поэтому человек суть не что иное, как «душевное существо». «Внешнее» же человека, его тело — не «я», а «мое».

Филипп Философ, несмотря на противопоставление души и тела, отнюдь не становится на позиции ортодоксального теолога, не отвергает плоти, а следовательно, и мирского вообще. Плоть, по его мысли, не просто вместилище, «темница» души, как это трактует церковная традиция, а в некотором роде единственное условие, предпосылка ее земного существования.

в) Влияние античных антропологических воззрений прослеживается также в сборнике «Толковая Палея», появившемся на Руси в начале XIII в. Составитель сборника — человек обширных познаний и эрудиции. Он свободно обращается с компилируемыми источниками, дополняет и переделывает их, приспосабливая к нуждам мирской жизни. Это традиционные для средних веков способы борьбы с православной ортодоксией и форма критики церковной книжности. Не случайно «Толковая Палея» одним из основных свойств человеческой души признает «самовластье», свободу воли. Защищая этот принцип, она резко ополчается против тех, кто обожествляет душу, считает ее частью существа Божия. По мнению автора, «не лепо есть… сего глаголати». Человеческая душа — это дух низшего ранга по сравнению с Божеством, творение последнего. Оттого она несовершенна, подвержена всевозможным слабостям и недостаткам. Причина этого несовершенства кроется в зависимости от чувств, при помощи которых она действует.

Вместе с тем в «Толковой Палее» утверждается коренное различие «души скотьи и души человечестей». У животных она материальна; это просто «кровь», образующаяся, в свою очередь, «от земли и воды», т. е. имеющая такое же происхождение, как и вся «плоть». Напротив, «душа человека несть, яко душа скотья и птича». Она нематериальна, ибо ей присуща «державная сила» — ум. Однако ум не только «владыка» души, а и «царь» чувств, и оттого он связывает воедино душу и тело. Необходимость этой связи очевидна: «Душа… мудрость от бога приемлющи, без телеси же не имать мудроватися».

«Толковая Палея» трактует проблему человека целиком в духе античной философии, развивает гуманистические идеи, намеченные в христианизированном платонизме.

Все это свидетельствует о высоком уровне философских знаний в древнерусском обществе. Вопреки мнению Г.П. Федотова, христианизация Руси совершалась отнюдь «не ценою отрыва от классических традиций». «Незнание греческого языка», на которое он ссылается в подтверждение «невегласия» древних русичей, будучи сомнительным само по себе, с лихвой окупалось обилием славянских переводов, появлявшихся в болгаро-сербских и древнерусских книжных центрах. Благодаря им наши киевские и московские предки легко приобщались к богатейшей культуре народов Средиземноморья, к эллинно-византийской учености. Это стало фактором быстрого развития древнерусской философии.

4. В числе тех, кто стоял у истоков русской философии, самыми крупными мыслителями-книжниками были Иларион Киевский, Никифор Грек и Климент Смолятич — все трое киевские митрополиты: один сподвижник Ярослава Мудрого, другой — Владимира Мономаха, третий — Изяслава Мстиславича.

а) Иларион (кон. X — сер. XI вв.). В летописи о нем сказано: «И постави Ярослав Лариона митрополитом русина в святей Софье, собрав епископы». До этого он был священником при княжеской церкви в селе Берестове под Киевом. Избрание его состоялось без санкции византийского патриарха, вероятно, в расчете на то, что удастся провозгласить независимость русской церкви от Константинополя. Однако смерть Ярослава Мудрого (1054 г.) перечеркнула все эти планы, и Русь снова была вынуждена принять очередного цареградского ставленника вместо смещенного Илариона. Дальнейшая судьба самого митрополита-русина неизвестна.

До нашего времени дошло лишь одно сочинение Илариона — «Слово о законе и благодати». Оно посвящено величию Руси, богоизбранности ее властелинов — «каганов». Согласно канонам византийской патристики Иларион развивал свои воззрения на основе аллегорической методологии, выделяя с этой целью ключевые понятия христианской религии — закон и благодать, Ветхий и Новый завет. Вопреки церковной схеме, трактовавшей благодать как исполнение закона, древнерусский мыслитель-книжник считал их абсолютно противоположными и противостоящими друг другу: «прежде закон, ти потомь благодать, прежде стень, ти потомь истина». Он сопоставлял их с библейской Саррой и ее рабыней Агарью, которая родила сына Измаила от Авраама раньше, чем его жена Сарра — Исаака. Закон — «Работная Агарь», благодать же — «свободная Сарра». Между ними нет преемства, нет наследования; как «отгнана бысть Агарь раба с сыном ея Измаилом», так «иудейско бо преста и закон отыде». Иларион вкладывал в понятие ветхозаветного закона смысл узконациональной правовой нормы, обычая и противополагал его евангельской истине, которая нераздельна с благом, спасением всего человечества. Закону чуждо представление о высшим благе — свободе, он целиком погружен в быт, в суету земных страстей. Он не облагораживает, не очищает, а только плодит зависть и тяжбы, гнев и преступления. Он веселит явным, не ведая тайного, дает малое, не зная вечного. Для Илариона очевидно, что благодать, упраздняя закон, приводит к уничтожению рабства. Ветхий завет сменяется Новым, рабство — свободой. В этом суть развития человеческой истории.

В интерпретации Илариона христианство оказывалось учением о свободе как органическом состоянии человечества. Это противоречило официальным постулатам церковной идеологии, однако вполне соответствовало моральным заветам первоначального христианства. Иларион открывал перед русской философией широкую стезю самобытных исканий, предопределив ее историософские ориентации.

б) Никифор, родом грек из Ликии Малоазийской, возглавлял русскую церковь в 1104–1120 гг. Выступил инициатором приглашения на киевский стол Владимира Мономаха, тогда еще черниговского князя, тоже грека по матери, внука византийского императора Константина Мономаха. Однако между ними, судя по всему, сложились не самые лучшие отношения. Во всяком случае, Никифора не могло устроить то, что в церковных вопросах великий князь придерживался самостоятельной линии. Тем не менее он не стремился стать над светской властью, подчинить своему влиянию государственную политику. Его больше привлекало равновесие во взаимоотношениях светской и духовной власти, и настойчиво призывал Мономаха к терпению и миру.

Подобно большинству византийских богословов Никифор был последователем философии Платона, и это отразилось в «Послании» к Владимиру Мономаху, в котором он излагал свое учение о душе. Древнерусский митрополит исходил из представления о диалектическом единстве добра и зла, истины и заблуждения: «Неразлучена бо суть злаа от благых, но смешены суть злобы с добродетелми, якоже и плевели в пшеници». Для различения добра и зла необходимо познание сущности души.