Девушка, сидевшая в старой лодке, зябко поежилась.

— Ты замерзаешь, Карин? — спросил юноша и перестал грести. — Возьми-ка мою куртку.

Карин Фридеман покачала головой.

— Уже поздно, Петер, — сказала она. — Надо спешить домой. Сегодня вечером у нас гости. Я могу понадобиться.

Она закрыла глаза. Петер Ланцендорф короткими гребками вел лодку под свисающими над водой ветвями. Девушка, все еще не открывая глаз, продолжала сидеть неподвижно. В полумраке густых ветвей ее светлые волосы искрились, точно позолоченный шлем, а юный овал лица казался темным. Юноша склонился над ней, она обняла его и поцеловала.

— Приду завтра, — прошептал Петер. — Буду ждать в шесть на берегу, у мостка.

— Будь осторожен. Не увидел бы тебя мой дядя. Если пронюхает…

— Однажды он все равно узнает, — мрачно заметил Петер, вновь берясь за весла. — Не могу же я вечно от него прятаться.

— Конечно, нет, — согласилась она. — Но как раз сейчас, когда я собираюсь начать учебу…

— …я не должен попадаться на глаза дяде и мешать тебе становиться библиотекарем, — закончил он с раздражением.

— Это профессия, которую я выбрала, — сказала она спокойно. — Я ведь ничего не имею против того, что ты работаешь в Институте экономической конъюнктуры.

— Не ты, а я против!

— Нет смысла роптать на судьбу, — попыталась она его успокоить. — Что поделаешь, если ты был вынужден прервать учебу. Если бы твой отец не умер, ты продолжал бы учиться. Будущее зависит не только от тебя самого.

До сих пор он не мог прийти в себя от сознания, что оказался выбитым из колеи. После четырех семестров изучения трудового права и социальной психологии он был вынужден бросить занятия и неимоверно обрадовался, когда с помощью однокашника Роберта Хохштеттера устроился в Институт экономической конъюнктуры. Здесь его обязанности состояли в просмотре английских и американских специальных журналов.

— Поэтому-то я и рассчитываю на моего дядю, — сказала она, — ты ведь знаешь.

Они приблизились к узкой косе, на которой находилась лодочная станция. Подплыв к промасленным брусьям, которыми был укреплен берег, Петер вышел из лодки и удерживал ее, пока Карин пересаживалась на другую скамейку. Перейдя на другой берег косы, он наблюдал, как она гребла к причальным мосткам возле виллы своего дяди. Потом он видел, как она привязала лодку и по тропинке меж редких деревьев побежала наверх.

— Большие мужчины не замечают маленьких девушек, так, кажется, гласит женская мудрость.

Он вскинул взгляд. Перед ним стояла соседка Карин Фридеман, черноглазая Эвелин Дзура. Темные волосы она носила с высоким начесом, а рот красила в форме сердечка. По мнению Ланцендорфа, она уж очень следовала моде, хотя и не лишена была хорошего вкуса. Владелец магазина мужского платья, в котором она работала продавщицей, отлично знал, кому он был обязан ростом доходов за последний год.

— Извините, Эвелин, — сказал Петер. — Я немного задумался.

— Это заметно, — засмеялась она. — Ты сегодня не участвуешь в вечеринке?

— Я не принадлежу к тому кругу, — произнес он мрачно и вспомнил, с какой антипатией посмотрел на него дядя Карин во время случайной встречи.

— Почтенный господин Фридеман, — произнесла Эвелин с сарказмом. — Да, да, мне он знаком.

— Из-за этого ты и поссорилась с Карин?

— От меня ты ничего не узнаешь, мой юный рыцарь. Пусть об этом тебе расскажет Карин.

— Она об этом говорить не желает.

— Оно так и лучше, — высокомерно сказала Эвелин. — Мне надо спешить домой. Сервус.[1] — Засунув руки в просторные карманы своего клетчатого пальто, она удалилась, покачивая бедрами.

— Открой, Анна, — распорядилась экономка. — А потом займись на кухне помидорами. Их надо приготовить, но сначала хорошо помыть.

Девушка вышла. Прежде чем она достигла входной двери, звонок повторился. Лиза Хеттерле нахмурилась. Таким нетерпеливым мог быть только хозяин дома, Вальтер Фридеман. «Сегодня я должна ему сказать, — подумала она. — Это мой последний шанс, и я его не упущу».

В просторной гостиной раздались шаги: Вальтер Фридеман вошел в столовую.

— Как долго прикажете ждать? — резко спросил он. — Где Дора?

— Я не знаю, — робко ответила Хеттерле.

В его присутствии ее всегда охватывал страх. На других он, очевидно, производил впечатление обычного человека, она же видела его грубую, точно окостеневшую фигуру, волевое худое лицо с тонкогубым жестким ртом и холодно смотрящими глазами, костлявые руки с плоскими пальцами. Самыми страшными ей казались эти руки, покрытые с тыльной стороны черными завитушками волос. Иногда он шевелил пальцами («Точно когти», — думала она), а затем сжимал их в кулак. Совершенно непроизвольное, но характерное движение…

Она хорошо запомнила, как познакомилась с ним. Спустя года три после войны она вынуждена была из-за одной глупой истории бежать из Мюнхена в Вену. Две ночи она пряталась на железнодорожном вокзале Франца-Иосифа. На третью, когда она пыталась подцепить на Альсербахштрассе французского солдата, их остановил военный патруль. Она убежала, и ей повезло, когда на Марктгассе перед ней неожиданно распахнулась дверь и кто-то пропустил ее в коридор. Так началось ее знакомство с Вальтером Фридеманом.

— Я хочу поговорить с тобой, Вальтер, — сказала она решительно. Когда они были вдвоем, она обращалась к нему на «ты».

Фридеман схватил ее за плечи.

— Если я узнаю, что вы заодно с Дорой, ты у меня получишь свое!

— Какое мне дело до Доры? Я не знаю, чем она занимается, и не хочу знать… Я понимаю, почему ты ревнуешь.

— Ревную? — Он покачал головой. — Просто я не хочу быть мишенью для сплетен. Если я доберусь до этого вонючего козла, к которому она бегает, то его час пробьет. Как и ее тоже. Кто знает, что она может разболтать.

«Вон оно что! — подумала она. — Вальтер боится! Как это интересно. Нечасто можно видеть его без маски».

— Я хочу поговорить с тобой, — повторила она. — Если я теперь не решусь, то вообще никогда не осмелюсь.

— О чем? — резко спросил он.

— Я хотела бы отказаться от места.

— Почему?

Мгновение она подумала, говорить ли ему правду. Но почему она должна лгать?

— Хочу замуж.

На его лице отразилось удивление.

— Послушай, — заговорила она горячо. — Я пробыла у тебя семнадцать лет. Я должна подумать о своей старости.

— Я знавал и других потаскух, которые договаривались с будущим «супругом» в публичном доме. А ты где откопала своего?

Лицо ее исказилось. Она подняла руку, — сжатую в кулак.

— Я не потерплю более, чтобы ты…

Спокойно отведя удар, он грубо схватил ее за руку.

— Так что же я?

— Он любит меня, — сказала она уже сдержанно. — Мне будет хорошо у него.

Злорадно улыбаясь, он опустил ее руку и слегка коснулся пальцами рубца, который шел от лба через переносицу и, минуя левый глаз, доходил до подбородка. Она отпрянула, как от прикосновения раскаленным железом.

— Несмотря на этот маленький изъян? — спросил он.

— Несмотря, — сказала она твердо.

Она подумала о маленьком толстом человеке с его щетинистым венчиком волос вокруг гладкой лысины и его комической походкой вразвалку. Четыре недели назад они впервые встретились в одном локале,[2] после того как он прислал ответ на ее объявление в газете о желании выйти замуж. Из письма Хеттерле знала, что пять месяцев назад у него умерла жена и теперь он торгует один в своей бакалейной лавке в Вольсберге. Через восемь дней они вновь встретились в Вене, а неделю спустя она была у него в Вольсберге. Там они и договорились пожениться.