— свободное население, и в поздней древности полусвободное-полузависимое, было объединено в сельские общины, принадлежность к которым явилась основой подлинной собственности на недвижимость и предпосылкой гражданства;

 — хотя основным занятием людей было сельское хозяйство, руководящая роль во всех сферах жизни принадлежала городу;

 — государство, прошедшее долгий путь развития от небольших «номовых государств» и более крупных «территориальных царств» первого этапа до огромных «мировых держав» второго, формировалось по территориальному принципу, с бюрократически-монархическим аппаратом управления;

 — образование классового общества и складывание государства сопровождались развитием письменности, которая на первом этапе была преимущественно словесно-слоговой, а на втором этапе перешла к развитию буквенного письма.

Перечисленными признаками отнюдь не исчерпывается сущность древневосточного общества, но в тех случаях, когда они присутствуют, мы вправе говорить о древнем Ближнем Востоке. Если в Двуречье и Египте, Палестине, Сирии и Финикии процесс складывания такого общества начался во второй половине IV тысячелетия до н. э., то в центре Малой Азии он наступил на рубеже III–II тысячелетий до н. э. и еще позже — на рубеже II–I тысячелетий до н. э. — он происходил в Закавказье, на Иранском нагорье и Аравийском полуострове. В тех странах, где образование древневосточного общества протекало во второй половине IV тысячелетия до н. э., первый его этап охватывал III–II тысячелетия до н. э., второй же наступил на всем древнем Ближнем Востоке почти одновременно — на рубеже II–I тысячелетий до н. э. Только необходимо учитывать разницу между «старыми» древневосточными обществами Египта, Двуречья, Палестины, Сирии, Финикии и Малой Азии, для которых I тысячелетие до н. э. действительно было вторым этапом их развития, и «молодыми» древневосточными обществами Закавказья, Иранского нагорья и Аравийского полуострова, которые лишь тогда начали существовать как классовые общества. Однако эти различия постепенно нивелировались в VI–IV вв. до н. э., когда почти весь Ближний Восток входил в состав Ахеменидской (Персидской) мировой державы, гибель которой под ударами фаланги Александра Македонского (336–323 гг. до н. э.) признается большинством исследователей концом существования древневосточного общества в этом регионе и началом там новой исторической эпохи — эллинизма.

Итак, предметом нашего рассмотрения будет общеисторический тип культуры, который в III–I тысячелетиях до н. э. существовал на Ближнем Востоке, или древневосточная культура и человек как ее творец и компонент.

Историк, как любой человек, принадлежит своему времени и своему обществу, от воздействия которых он не может (да и не должен) освободиться. В этом причина произвольной или непроизвольной модернизации прошлого, проявляющейся не только тогда, когда историк рассуждает о «буржуазии» и «пролетариате» в древнем Риме, но и тогда, когда принимает за атеизм сомнения древних египтян в некоторых деталях учения о загробной жизни или видит отголоски восстания бедноты в строках древневавилонской поэмы о боге чумы Эрре [2]:

Подобной модернизации, разумеется, можно избежать, современный человек вполне способен понять, чем отличаются его представления от представлений людей другой эпохи. Но достигнуть этого можно, измеряя культуру прошлого соответствующей ей меркой, путем выявления лежащих в ее основе и пронизывающих все ее творения «универсальных категорий», таких, как природа, человек, время, пространство, судьба и пр. Эти категории в своей совокупности образуют «„модель мира“ — ту „сетку координат“, при посредстве которых люди воспринимают действительность и строят образ мира, существующий в их сознании, причем данная модель мира, ее универсальные категории общие для всего данного общества, невзирая на разность интересов и воззрений составляющих его индивидов и социальных групп» [32, с. 15–16]. Но как выявить эти универсальные категории?

Однозначный ответ на данный вопрос едва ли возможен, но на нынешнем уровне научной мысли весьма эффективным и надежным представляется такой подход к древневосточной культуре, который предполагает восприятие ее как системы, где все компоненты образуют органичное целое. Следовательно, для изучения подобной системы необходимо привлечение и освоение по возможности более широкого круга разнообразных источников. Любой источник, т. е. сохранившиеся и дошедшие до нас следы древневосточной культуры, безразлично, идет ли речь о письменных сообщениях или скульптурах, о зданиях или одежде, домашней утвари и пр., представляет собой «текст» — сообщение, выраженное средствами какой-либо знаковой системы [72, с. 11 и сл.]. Всякий текст содержит информацию, сообщение, направленное определенному адресату. Последний понимает этот текст, принимает информацию, которую тот несет, поскольку владеет «языком» текста, т. е. знает те средства информационного общения, те знаковые системы, которыми пользовались члены данной культурной общности. Смысл древневосточных текстов был ясен людям того времени, владевшим «языком» или «языками» этих текстов, но понятны ли они нам, пользующимся иными «языками»? Все зависит от степени расшифрованности данного «языка», данного текста, которые различаются по характеру содержащейся в них информации, по формам и средствам ее фиксации и передачи, а также и по составу информаторов и адресатов.

Количественно очень обширную и разнообразную группу древневосточных текстов составляют так называемые вещественные памятники — города и селения, жилища и святилища, дороги и межи, орудия и пр., которые помимо своего прямого функционального назначения (например, предназначение дома служить жилищем человека) воплощают также различное отношение человека к природе (дом и вселенная), к обществу (дом и семья) и иные. Особую и очень важную для понимания и изучения культуры древнего Ближнего Востока подгруппу вещественных текстов составляют памятники архитектуры и изобразительного искусства. При обращении к ним следует учитывать синкретический характер древнего искусства, еще не выделившегося в самостоятельную сферу человеческой деятельности. Поэтому памятники архитектуры и изобразительного искусства еще не обладают полностью самостоятельным содержанием, а в основном выражают (правда, своими средствами, на своем «языке») эмоциональное воздействие религии, государства и т. д.

Важнейшим источником для изучения культуры древнего Ближнего Востока служит естественный язык человека, содержащий самую богатую и наиболее ценную информацию, ибо язык регистрирует любые изменения во всех сферах человеческой жизни и деятельности, создавая новые слова для новых явлений, одновременно «забывая» обозначения исчезнувших явлений и придавая старым словам новые значения, причем «свидетельства его [языка] достоверны, потому что бессознательны» [46, с. 18].

В научной литературе [4, с. 188–191] нередко встречается различение, даже противопоставление, древнего Ближнего Востока как мира письменного слова греческой античности как миру слова устного. Такое утверждение традиционно подкрепляется множеством примеров: типичная для древневосточного изобразительного искусства фигура писца, записывающего слово, столь же типичная для греческой классической скульптуры фигура оратора; знаменитое провозглашение вечности и незыблемости письменного слова в древнеегипетском «Прославлении писцов»: