Он нам отплатил тем же: молча кивал головой, точно комаров отгонял от своего носа. И смотрел как-то странно — на всех сразу и ни на кого.

Урок прошел вяло.

После уроков идем по коридору к кабинету директора. Васька впереди. Оглядывается, подмигивает — дух наш поднимает.

— Шире ноздри, — говорит, — глубже вдох!

А я думаю: меня и Буна — понятно, зачем на педсовет вызывают. С нас все началось — с почтового ящика. Ваську — тоже ясно: как председателя. А Борьку Шилова почему? Как бывшего председателя, что ли?..

А еще вот про что думал: отчего так получается? Всех учителей мы знаем, и почти все они хорошие. И директор у нас нормальный. Откуда же страх берется? И не только у меня, а и у того же Васьки! Он хоть и храбрился, хоть и нас поддерживал, а я видел, как он за дверную ручку брался, будто директорская дверь — под током высокого напряжения, вольт так на пятьсот, не меньше.

Но ничего — не дернуло его. Вошли. Мнемся у порога. Никого не видим. Это я уж потом сосчитал, когда в глазах посветлело: было на педсовете вместе с физкультурником четырнадцать учителей.

Хоть и с опозданием, но Васька все-таки спросил:

— Разрешите?.. Вы нас вызывали?

Вижу сквозь туман: Клавдия Корнеевна головой кивает и на свободные стулья указывает. Сели. И все мне мешает: и руки, и колени — лучше б их и не было совсем!

— Вернемся к нашему вопросу, — говорит директор. — Повторю для тех, кто не в курсе дела… В субботу я встретил на улице ученика седьмого «б» класса Шилова Бориса. Взгляните, в каком он виде…

Все посмотрели на Борькину царапину, и я только сейчас заметил, что он размалевал ее йодом так, будто в него малокалиберный снаряд угодил или по крайней мере — разрывная пуля.

А директор продолжает:

— Оказалось, что в субботу ученики седьмого «б» класса учинили коллективную драку, в которой, как ни странно, принял активное участие преподаватель физкультуры Арнольд Викторович.

Уже на что я языкастый, а в тот момент ничего бы не смог сказать. Я бы через минуту высказался. А Васька — тот сразу прореагировал.

— Никакой, — говорит, — коллективной драки не было!

— А что было? — спрашивает директор.

— Был пионерский сбор и была самооборона.

— Какая самооборона?

— Без оружия!.. Самбо называется.

Вот тут у меня и посветлело в глазах. И руки я уже знал, куда девать: оба бы кулака бросил в него — в Борьку! Но на педсовете лучше не махать кулаками. Отодвинулся я от Шилова, чтобы случайно локтем ему не заехать. А Васька продолжает:

— Арнольд Викторович помог нам успешно провести сбор и оградил нас от неизбежной драки — отшвырнул хулигана в угол!

— Отшвырнул все-таки? — переспросил директор и посмотрел на Арнольда Викторовича. — Вы применили физическую силу, имея дело с ребенком?

— Да, применил, — ответил Арнольд Викторович. — Но с какой целью? — и он задумался, чтобы объяснить получше, поточнее.

— Цель понятна! — сказала наша англичанка. — А средства сомнительные! Если мы боремся с хулиганами, то это не значит, что вы должны воздействовать на них их же методами.

И заработал мой язык. Я даже слова у директора не попросил. Вскочил и говорю:

— Это как же получается? Один другого — палкой по физиономии, а тот должен молчать?.. Мой дед говорил, что на нейтралке не отсидишься. И Кирилл Петрович объяснял на литературе, что такое толстовщина… Не выйдет! Арнольд Викторович прав! Он тому парню на семь лет отбил охоту драться!

— Почему на семь? — с улыбкой спрашивает Кирилл Петрович.

— Это я сгоряча! Не на семь, а на семьсот! — уточнил я.

— Разрешите мне? — тянет руку Васька и говорит совсем по-взрослому:

— Мы благодарны Арнольду Викторовичу за отлично проведенный безболевой прием самбо! Мы просим считать его действия правильными! Если бы не он, то не только у Шилова, у многих были бы телесные повреждения, если не хуже!

Бун тоже выступил:

— Тур сказал — на семьсот лет…

— Что за Тур? — спросил директор.

— Не Тур! Я оговорился. Данилов! — поправился Бун и повторил: — Данилов сказал — на семьсот лет! Неверно! Если бы все, как Арнольд Викторович, то хулиганов вообще бы не стало. Нечего их оберегать!

— Это уже другой вопрос, — прервал его директор. — Вы свободны, мальчики!

Вышли мы в коридор, а там — весь наш отряд. Никто домой не ушел. И вопросики, значит, всякие: кто? что? как?

Васька и спрашивает вместо ответа:

— А не надоели еще сборы? Часто очень…

— Сбор! Сбор! — закричали все.

— Тогда пошли в класс, — говорит Васька.

Пришли. Расселись по партам. Васька — у стола. Поманил пальцем Борьку Шилова.

— Иди сюда! — и стул ему подвинул. — Садись!

Борька к столу вышел, но не сел.

— Не за что меня прорабатывать! Я к директору не бегал! Он сам меня увидел и спросил!

— Конечно! — крикнул я. — Сам увидел! Ты бы еще весь в йоде выкупался!

— Не кричи! — говорит он. — Я прав! Не врать же директору!

Убежденно сказал, с весом. Все даже приумолкли. Васька головой кивнул, будто согласился с ним, и подтвердил:

— Прав! Формально прав!.. И за этот формализм я предлагаю так: никаких взысканий! Просто будем Шилова считать своим товарищем формально. Что это значит — пусть каждый про себя решит! А он пусть на себе это почувствует!

Заковыристое предложение, но проголосовали за него единогласно. Васька закрыл сбор и говорит:

— Еще одно дело осталось. Сейчас со мной пойдут: Тур, Бун, Катюша Крылова…

И дальше он стал называть одну фамилию за другой. Никто не знал, куда надо идти. Все слушали очень внимательно, чтобы не пропустить свою фамилию. Нас всего — двадцать семь человек. Васька не поленился — назвал двадцать пять фамилий. Свою пропустил — это понятно. И Борькину — это нарочно.

— А мне, выходит, нельзя? — спросил Борька.

Васька руками всплеснул.

— Ой! Прости, пожалуйста! Забыл!.. Шилов тоже может идти с нами.

С этого и началось формальное отношение к Борьке Шилову.

— За мной! — сказал Васька и вышел в коридор.

Мы — за ним. В дверях, как всегда, толкучка страшная. Но как только Шилов подошел к двери, все расступились и кто-то сказал:

— Пожалуйста.

Ничего обидного. Даже вежливо! А Борьку точно крапивой обожгло. Ему бы легче было километр через толпу проталкиваться. Он вышел ни на кого не глядя и потащился сзади всех.

А Васька повел нас к кабинету директора. Шагов за двадцать он остановился и цыкнул. Дальше мы пошли тихо-тихо, как призраки. Но если призраков почти три десятка, то все равно их слышно будет. Нас тоже, наверно, услышали, потому что из кабинета вышла Клавдия Корнеевна. Не удивилась.

— Я, — говорит, — была уверена, что это вы… Молодцы! Но волноваться вам нечего. Расходитесь по домам. До свидания!

— Разрешите, — просит Васька, — остаться?

— Зачем? Все же хорошо!

— Мы, Клавдия Корнеевна, сегодня по ошибке не поздоровались с одним учителем. Хотим исправить ошибку. Можно?

— Нужно! — ответила она и обратно в кабинет ушла.

Ждали мы минут десять. Молча стены подпирали. Потом услышали, как в кабинете стульями задвигали, — значит, кончился педсовет. Вытянулись мы в шеренгу вдоль стены, стоим как перед началом урока физкультуры. Дверь открыла Клавдия Корнеевна, но не вышла, а постаралась пропустить вперед Арнольда Викторовича. Мы видели, что он никак не хотел идти раньше ее. Но она строго ему сказала:

— Вас ждут!

Он удивился и вышел, а мы по слогам прогаркали:

— Здрав-ствуй-те, Ар-нольд Вик-то-ро-вич!

Весь педсовет всполошился. Учителя толкучку в дверях устроили, вроде нашей.

— Напра-во! — командует Васька. — По домам… учить уроки… шагом марш!

Мы так рубанули ногами, что пол дрогнул. Я посмотрел через плечо назад. Вы, наверно, не поверите, а я не вру. Весь педсовет руками нам махал. И директор — тоже. Честное слово!..

Я заметил: если слово кончается на «ист», то оно всегда какое-то широкое. Его можно целый день объяснять и так и не объяснишь до конца. Легче эти слова разделить на хорошие и плохие, но и то не все. Коммунист — это хорошо, капиталист — плохо. А идеалист? Кто его знает? Пожалуй, не так плохо, но и не очень чтобы хорошо.