Нам с Буном смешно стало. А когда чистильщик выбрался из-под обломков своей конуры и закричал: «Карау-у-ул!», мы захохотали во все горло. И дураки! Думать надо, прежде чем рот разевать!

Все на нас посмотрели: хоть и небольшое, а все-таки несчастье — что за идиоты над несчастьем смеются?

— Это они! Они! — заорал чистильщик. — Держите их! Держите!

Мы захлопнули рты, похолодели, а вокруг нас уже кольцо. И милиционер скрипит новенькими ремнями — плечи разминает, голос пробует:

— Спокойно, граждане! Спокойно! Разберемся!.. Не толпитесь — прошу вас! Не мешайте вести расследование!

Это словечко пришибло нас с Буном. Не помню — что, но что-то мы залепетали дуэтом. А милиционер как дунет в свисток. Оглушил совсем! Из парка в ответ два свистка раздалось: держись, мол, спешим на помощь! А помогать-то нам надо, а не ему. Мы и так солнышка не видим. Стоим в толпе похороненные. Милиционер нас за руки держит. И чего держит — сам не знает: не убежим — очень уж толпа густая и шумная.

А чистильщик трясется от ярости и что-то лопочет, то мне, то Буну в лицо слюной брызжет. Шнурки от ботинок с плеч свисают и тоже трясутся, как эполеты у царского генерала.

Потом подоспели два парковых милиционера. Наш, наверно, был старший. Этих двух он оставил восстанавливать порядок на улице, а мы вчетвером оказались в милиции…

Комната просторная, светлая. Мы опять солнце увидели. Разгорожена она барьером. По ту сторону за столом — лейтенант с черными усиками. А по эту — я с Буном, милиционер, который нас привел, и чистильщик. Он первый бросился в психическую атаку — еще с порога. И такое понес, такое, что нам минимум лет по пятнадцать присудить надо!

— Врет он!

Это Бун сказал. У него в критические моменты голос особый появляется. И взгляд — тоже. Редко это бывает, но зато как он взглянет, как скажет этим голосом, так все мальчишки верят ему на сто десять процентов. Лейтенант не Васька, конечно, не Борька и не кто-нибудь другой из нашего класса. Но вижу, и на него подействовало. Он внимательно Буну в глаза посмотрел, взглянул на чистильщика, ладонь вперед выставил и застопорил его на всем ходу, как машину, нарушившую правила уличного движения. Потом к милиционеру обратился:

— Слушаю вас, старшина.

Тот и доложил. Честно доложил. Не прибавил ни слова! Картина вполне объективная. И сам я вижу: со стороны можно думать, что это чудо с будкой сотворили мы с Буном.

— Так было? — спрашивает лейтенант у Буна.

— Так, — отвечает Бун, и я головой киваю.

Лейтенант отпустил старшину и долго слушал чистильщика. Я несколько раз пытался вмешаться, но натыкался на ладонь лейтенанта. Она, как милицейский жезл на перекрестке, язык мой останавливала.

А чистильщик насыпал на нас такую гору чепухи всякой, что удивляюсь, как мы не лопнули под этой тяжестью. Во-первых, мы, оказывается, целыми днями вертелись вокруг его будки — высматривали, где лежат деньги. Во-вторых, по ночам мы пробовали сломать замок. В-третьих, нацарапали на дверце нехорошее слово. Он его закрасил, а мы еще хуже написали. В-четвертых, в-пятых, в-шестых — и с каждым пунктом голос чистильщика все крепчал и превратился бы, наверно, в ультразвук. Но лейтенант погладил усики, припечатал ладонь к столу, будто штамп поставил, и прервал его:

— Ясно! Вы свободны, гражданин!

Чистильщик навалился на барьер.

— Как свободен?

— Вы не довольны? — улыбнулся лейтенант.

— Не уйду, пока…

— Советую уйти, — сказал лейтенант многозначительно.

— А эти? — чистильщик пробуравил нас взглядом.

— Виновные будут наказаны.

— А будка?

— Ее заменят… Идите, гражданин! Надо будет — вызовем.

Чистильщик снова навалился на барьер, но лейтенант повторил: «Идите!», и мы остались втроем. Сидим, переглядываемся с Буном. Рта не раскрываем, но страх уже прошел, потому что чувствуем: этот лейтенант разберется, поймет. А он и спрашивает:

— Почему не плачете? Или привыкли в милиции сидеть?

— В первый раз, — говорит Бун.

— В первый! — подтвердил и я. — А плакать нам нечего! Интересно даже — экскурсия настоящая! По детективам милицию не очень-то узнаешь.

— Любите? — спросил лейтенант.

— Милицию? — усмехнулся я.

— Детективы.

— Один у нас любил! — говорю.

— Ну и что дальше?

— Ну и ушел!

— Куда?

— Да в милицию вашу работать.

— Ученик?

— Зачем ученик? Ученика бы не взяли!..

В это время в комнату вошел толстый, вроде Жаботинского, майор. Спросил:

— Готово?

Лейтенант подал ему какой-то лист.

— Пожалуйста!

Майор пробежал его глазами, потом на нас уставился. Взгляд у него хмурый, колкий, точно он из этого листа вычитал, что мы с Буном семерых ограбили и троих зарезали. Но лейтенант еще ничего про нас не написал, ни единого слова.

— Кто такие? — насмотревшись на нас, спросил майор.

— Любители детективов! — отрапортовал лейтенант.

Майор совсем хмурый стал.

— Начитались и?..

Это он, значит, узнать хочет, что мы натворили после детективов.

— Ничего не начитались! — крикнул я. — И совсем не мы детективы любим!

— А кто же? — спросил майор таким тоном, будто читать детективы — самое страшное преступление перед всем человечеством.

Я даже засомневался, сказать про нашего чертежника или не открывать его тайну. Смотрю на Буна вопросительно. А он взял и сказал:

— Это наш учитель по черчению. Это он после детективов в милицию пошел работать.

— Учитель? — глаза у майора совсем под брови заползли. — Лысый такой? Бритый?

Чувствую, что после этих хитреньких слов меня заносить стало.

— На такие, — говорю, — наводящие вопросики с ловушкой ни один уважающий себя шпион не клюнет! Давно известно: отвечать надо наоборот!.. И не лысый, и не бритый, а с бородой!

Мы с Буном не ожидали, что толстый сердитый майор может смеяться как ребенок. Положил лист на барьер и заливается! Даже заколыхался весь! И лейтенант подхихикивает, но не очень громко, чтобы не обидеть начальника, которого я перехитрил.

Майор глаза руками вытер, взял лист с барьера, опять на нас уставился.

— Кто же это, — спрашивает, — научил вас такой премудрости? Не Борис ли Борисович?

Настала наша очередь удивляться. Что ни говори, а в милиции многое знают!

Пошел майор к двери и напоследок сказал лейтенанту:

— Прижмите этих хитрецов покрепче!

Но в голосе у него не все еще смешинки выветрились, и лейтенант, хоть и ответил: «Есть прижать покрепче!» — но тоже шутливо.

— Задавать вопросов не стану, — сказал он. — Боюсь, что вы наоборот отвечать будете. Рассказывайте все сами. И лучше, если это сделаешь ты.

Лейтенант посмотрел на Буна и уселся поудобнее — приготовился слушать. Бун и начал: и про экскаватор, и про глину, и про ботинки, и про последние пять копеек, и про Катюшин рубль, который пришлось отдать, и даже про то, как мы настроение чистильщику портили.

Зазвонил телефон. Лейтенант ладонью остановил Буна и снял трубку. Ну и разговорчик был — закачаешься! Я подсчитал: он семь раз произнес «да», три раза «нет», девять — «так», два — «есть» и один раз «слушаюсь». Никаких других слов сказано не было. Хоть в сто ушей подслушивай — ничего не поймешь!

Встал лейтенант и говорит:

— Дело о разрушении будки чистильщика передается другому работнику — вашему Борису Борисовичу.

— Он здесь? — вырвалось у меня.

— Он занимается на курсах. Это расследование поручается ему в порядке практики.

Лейтенант записал фамилии и адреса и отпустил нас. А на прощанье подмигнул:

— Спите спокойно!

— Да, — говорю, — спокойно! А сами, наверно, письмо в школу или родителям пошлете?

Он улыбнулся.

— Не задавай вопросов с ловушкой! Я тоже ученый — обязательно наоборот отвечу!

Вышли мы на улицу, как после воспаления легких: ноги еще дрожат, а настроение прямо первомайское!

— Вот это люди! — говорит Бун уважительно.

— Еще какие! — отвечаю. — А майор-то, майор какой!.. Это ведь он позвонил лейтенанту!.. Но кто же все-таки с чистильщиком начудил?