Частыми гостями Перикла и Аспасии были Сократ, историк Фукидид, трагик Софокл, архитектор Гипподам, философ Зенон.

Аспасия ближе познакомила Перикла с софистами, с которыми всегда спорил Сократ, с успехом, однако, воспринявший их манеру рассуждать и дискутировать. Слово «софия» означало «мудрость» и прилагалось обычно ко всем видам ремесла и искусства, к тому, что требовало не столько сноровки или физической силы, а разума и вдохновения. Софистом Эсхил называл Прометея, а в гомеровском гимне говорилось, что искусство мудрости изобрел неутомимый и лукавый Гермес.

В отличие от натурфилософов софисты мало занимались изучением природы. Их интересовали не строгие научные законы, управляющие миром, а человек и его практическая деятельность. Моя наука, утверждал Протагор, — «смышленость в домашних делах, умение наилучшим образом управлять своим домом, а также в делах общественных. Благодаря ей можно стать всех сильнее и в поступках, и в речах, касающихся государства. Я делаю людей добрыми гражданами».

Софисты, выражаясь современным языком, развивали теорию познания и закладывали основы научной этики. Они первыми провозгласили, что нет вечных истин, данных богами, что человеческие установления зависят от самих людей и подвержены изменениям. Соглашаясь с Гераклитом в том, что ничего не стоит на месте, Протагор сделал вывод, что относительны не только вещи, но и понятия о них — и нет абсолютного добра, справедливости, истины. Всякое знание относительно — и потому следует доверять чувствам, а не абстрактным домыслам. «Человек есть мера вещей — существующих, что они существуют, несуществующих — что они не существуют». Сделав человека главным объектом изучения, софисты задумались и над природой человеческого общества, над законами, им управляющими. «Что каждому городу карается справедливым и похвальным, то и есть для него справедливое и похвальное, пока он так думает», — говорил Протагор. Отсюда неумолимо вытекало, что судить о законах с позиций божественной справедливости по меньшей мере нелепо.

Следующий вывод поражал своей неотразимой логикой. Природа создает всех людей одинаковыми, и только жизнь возвышает одних и обращает в рабство других. «От природы все люди братья, и преграды между ними возвел закон», — скажет Гиппий из Элиды. А если это так, то рабство безнравственно и достойно осуждения.

Обратившись к духовному миру человека, софисты сознательно отказались от занятий натурфилософией. Поскольку всякое знание относительно и в суть вещей проникнуть невозможно, надо вообще отказаться от исследования природы, как занятия бесплодного и бессмысленного. Самое важное — научить человека правильно мыслить и действовать.

Впервые софисты высказали мысль, что добродетель прививается людям, а не дается от рождения; что добро надо делать не из страха перед карой богов или общественным мнением, а только потому, что оно добро; что цель наказания — не месть за совершенное, а исправление преступника.

В спорах софисты не имеют себе равных. И их умение построить речь, опровергнуть аргументы соперника привлекает к ним слушателей и учеников. Риторика становится наукой. В Сицилии Эмпедокл создает основы теории красноречия. Появляются первые учебники риторики. Протагор занимается грамматикой: он впервые различает части речи, вводит понятие рода существительных, времени и наклонения глаголов, изобретает грамматические термины, которыми пользуются и поныне.

Перикл относится к софистам с любопытством и настороженностью. Его смущает, что они с такой легкостью опровергают привычные представления и доходят даже до того, что отрицают существование олимпийских богов. Но мысль о добродетели, о гармонии среди людей и ему кажется справедливой. И разве не к этому направлены его стремления? Разве не очевидно всем, что в Афинах установился мир и порядок, исчезли раздоры среди граждан и свободные афиняне имеют возможность существовать безбедно, получать врачебную помощь, посещать театр, обучаться в гимнасиях и наслаждаться произведениями искусства?

Различные оплаты и вознаграждения и в самом деле смягчили остроту противоречий между различными слоями демоса, хотя отнюдь не ликвидировали бедность. Перикл воспользовался еще одним способом, который стал возможен благодаря гегемонии Афин. На землях Афинского союза организовывались военно-земледельческие поселения — клерухии. Представители низшего, четвертого класса получали на территории союзников земельные наделы, иногда даже основывали колонии, и одновременно контролировали окрестные районы. И нашлось не так уж мало жителей, которые охотно покинули Афины, надеясь разбогатеть на новых местах. Около тысячи человек отправилось во Фракию, 500 — на остров Наксос, 250 — на остров Андрос, 600 — в Синопу.

Смысл этой политики четко определил Плутарх: Перикл «руководствовался желанием освободить город от ничего не делающей и вследствие праздности беспокойной толпы и в то же время помочь бедным людям, а также, держать союзников под страхом и наблюдением, чтобы предотвратить их попытки к восстанию, поселяя афинских граждан подле них».

Афинская демократия утверждала себя с помощью силы. Она не скрывала того, что являлась демократией избранных. Но она еще была демократией рабовладельческой.

Рабы! Вечный источник беспокойства в греческих полисах! Перикл убежден: в Афинах им нечего жаловаться на судьбу. Афинян даже упрекают, что они слишком избаловали рабов. Но он, Перикл, вовсе не хочет, чтобы Афины, подобно Спарте, превратились в вулкан, в любой момент грозящий извержением.

Рабов в Афинах много, гораздо больше, чем свободных. Их покупают на невольничьих рынках, захватывают на войне, во время пиратских набегов. Есть и такие, кто родился и вырос в доме хозяина. Используют их повсюду: в ремесленных мастерских, на строительстве, в рудниках и каменоломнях. Часть рабов принадлежит государству. Подметальщики следят за чистотой на улицах, 1200 скифских стрелков охраняют порядок в городе. Рабы служат писцами, секретарями, ведут дела храмовых и государственных архивов. Для особых работ их нанимают у частных лиц и платят им столько же, сколько свободным (правда, деньги получает хозяин).

Повсюду господина сопровождает слуга. Появиться без него просто неприлично. Как правило, у рядового афинянина — один-два раба. Если их нет — это признак крайней нищеты.

Домашнее хозяйство ведется руками рабов. Они пекут хлеб, ткут, прядут, вышивают, покупают продукты на рынке, готовят пищу. Няньки, кормилицы, воспитатели занимаются детьми. Рабам доверяют даже управление имениями и крупные торговые операции.

Эллины среди них редки. В основном рабы родом из «варварских» стран — Фракии, Фригии, Лидии, Пафлагонии, Сирии, из Северного Причерноморья. Но они быстро усваивают язык греков, их нравы и обычаи.

Теоретически раб абсолютно бесправен и рассматривается как вещь. «Говорящим орудием» назовет его позднее Аристотель. Рабу не разрешалось иметь семью, имущество, поскольку он полностью принадлежал господину. Но собственность оберегалась. И никто не мог безнаказанно расправиться с чужим рабом — ведь это наносило ущерб его владельцу. Да и сам хозяин не волен был поступать с рабом, как ему вздумается. Афинский закон карал за убийство раба или жестокое обращение с ним. Раб имел право укрыться в храме, отдав себя под защиту богов, и требовать, чтобы его продали другому господину.

Рабы участвовали в религиозных церемониях, посещали театральные представления. В исключительных случаях к ним обращались за помощью, и они сражались вместе с гражданами, как это было при Марафоне.

Внешне они ничем не отличались от остального населения (кроме беглых, носивших клеймо). Один из противников демократии с раздражением заметит, что «очень велика в Афинах распущенность рабов и метеков; нельзя тут побить раба, и он перед тобой не посторонится. Если бы позволялось свободному бить раба, метека или вольноотпущенника, часто били бы афинянина, приняв его за раба, потому что и по одежде, и по внешнему виду народ тут нисколько не лучше, чем рабы и метеки».