Может я и сконструирована для звезд. Сконструирована, чтобы наслаждаться одиночеством – все эти ...

Может я и сконструирована для звезд. Сконструирована, чтобы наслаждаться одиночеством – все эти плейстоценовые социальные нейросвязи приручены и обрезаны почти под основание. Рожденная в племени, но измененная так, чтобы оставить племя позади и даже не обернуться. Из-за особенностей моего дизайна я в принципе могу скучать только по нескольким людям и все они вылетают вместе со мной, в одном экипаже.

Только не в этот раз. В этот полет я пойду одна. Совсем короткий – меньше вдоха по сравнению с тем путешествием, что маячит у нас на горизонте. И всё же я почему-то хочу попрощаться.

Я едва успеваю на отходящий шаттл. Весь полет я провожу просчитывая сценарии: что скажу я, что скажет он, аргументы и контраргументы, всё это пока счетчик расстояния до цели продолжает уменьшаться, Луна съеживается за кормой, а на обзорном мониторе раскрывается божественная мозаика небесных тел.

Они как горы в космосе. Целые миры из никеля и железа и из простого базальта – вращаясь, они открывают свой иззубренный ландшафт с тяжелым и медлительным величием: погрузочные платформы и стыковочные шлюзы; сопла двигателей размером с город, построенные всего для нескольких коротких часов прекрасного раскаленного сияния выхлопа полной тяги; огромная беззубая пасть впереди каждого из кораблей – горло, поглощающее укрощенную сингулярность, чтобы тянуть нас вперед, когда двигатели уже погаснут и остынут.

«Аранеус» проходит слева – огромный утес, такой близкий, что до него почти можно дотронуться. «Мастофора» – по правому борту. «Эриофора» – не проплывает мимо, а вырастает в размере прямо по курсу и её скалистый лик затмевает звезды.

Мы стыкуемся.

Я запрашиваю Шимпа о местонахождении Кая. Голосовые функции все еще не подключены и Шимп сбрасывает мне полупрозрачную карту через мой локальный линк зажигая путеводный огонек в темном лесу. Я нахожу его там, в темноте – тень в сумерках – почти парящим в этой слабенькой гравитации и лишь слегка подсвеченным синеватым отблеском целой галактики биолюминесцентных растений.

Он кивает, когда я приближаюсь, но не оборачивается:

— Шестьдесят процентов эффективности. Мы могли бы вылететь прямо сейчас – кислород бы у нас уже никогда не закончился

— Человек живет не только воздухом, — напоминаю я ему. Он не спорит, хотя и знает, к чему я веду.

Какое-то время мы сидим не разговаривая, затерянные в лесу ветвящихся скелетоподобных манипуляторов, тонких щупалец и органических контейнеров, подсвеченных слабым остаточным светом симбиотических бактерий. С семи лет я могу скороговоркой перечислить объемы, люмены и скорости метаболических процессов, но на каком-то уровне, внутри, мне все еще трудно поверить, что вся эта тусклая пещерная экосистема может помочь нам прожить хотя бы неделю, не говоря уже о том, чтобы поддерживать нас до конца времен. Фотосинтез в свете звезд. Ничего кроме этого. Воздуха едва достаточно, чтобы смог дышать муравей.

Но муравьи не дышат точно по расписанию. Звездного света вполне хватает, если ты используешь кислород только одну неделю из каждой тысячи лет.

— Ну… – говорит Кай. — Ныряешь в Солнце?

— Ага.

— Три месяца. Сто пятьдесят миллионов километров. И все это ради дешевого фокуса?

— Максимум два. Зависит от орбитального цикла. И это не дешевый фокус, ты сам знаешь – это больше.

Он качает головой:

— Что ты пытаешься доказать, Санди?

— Что они правы. Что я могу всё бросить, если захочу.

— Ты пыталась это доказать всю свою жизнь. Ты могла бы бросить уже миллион раз. Ты просто не хочешь всё это бросать.

— Не важно чего я хочу, — настаиваю я, — важно то, что случится если я не попробую.

И тут я понимаю: Ты боишься. Ты просто боишься, что эта безумная схема сработает. Ты боишься, что в этот раз я действительно смогу всё это бросить.

Его силуэт слегка смещается. Слабый свет ближайшего фотофора освещает его лицо.

— Иногда тела начинают действовать сами по себе. Люди внутри этих тел даже не могут понять почему. Это как одержимость. Синдром чужого тела — он фыркает, — Какая к черту «свобода воли». Полная противоположность.

— Это же не ТМС, это…

— С одной стороны заходишь ты а с другой стороны выходит что-то другое, и что это доказывает? Если там вообще хоть что-то выходит с другой стороны. — добавляет он, набрасывая сценарии. — Если весь ваш корабль, например, не взорвется.

— Да ладно. Сколько бы они продержались в этом бизнесе если бы продавали билеты в один конец?

— А они и не так давно в этом бизнесе. Мы им продали наш привод – когда? – шесть лет назад? И они там, наверное, минимум год еще потратили запихивая его в конфигурацию для которой он не был предназначен…

— И вот это – именно то, почему я это делаю — говорю я.

Он смотрит на меня.

— Как ты вообще узнал? — спрашиваю я. — Я же тебе никогда не говорила, что собираюсь это сделать. Может раз или два упомянула, что мне это интересно – как раз тогда, когда они купили прототип. И теперь я приезжаю, а у тебя уже готовы все аргументы. И что еще хуже – я знала, что так и будет — я трясу головой, — тебя не бесит, что мы такие предсказуемые?

— Хорошо, ты там взбалтываешь себе мозги и твоя голова становится идеальным расчетным устройством на какое-то время. И что именно это тебе дает? Ты думаешь, что перетасовав колоду карт ты даешь ей свободу воли? — Кай покачивает головой. — Никто в эту чушь не верит. Пока кто-то не придумает нейрон который будет испускать сигнал сам по себе – без того, чтобы в него тыкнули, мы все просто… реагируем на раздражители.

— И какое же твое решение? «Мы все детерминистические системы, так давайте разрешим им дергать за наши веревочки?»

Он пожимает плечами:

— У них самих тоже есть веревочки.

— Ну и даже если всё это просто «перетасовка колоды», что плохого, чтобы побыть немного непредсказуемой, просто для разнообразия?

— Ничего плохого. Просто я не думаю, что это хорошая идея – принимать самое важное решение в твоей жизни подбрасывая монетку.

«Я боюсь, Кай» – вот что я хочу сказать. – «Мне страшно от мысли, что мы будем жить урывками, отстоящими друг от друга на световые годы, каждый из них на столетия всё дальше от дома, каждый из них всё ближе к тепловой смерти. Я хочу этого. Я хочу этого так же как и ты, но оно меня чудовищно пугает... и что меня пугает еще больше, это то, что я вообще могу всё это чувствовать. Они же должны были спроектировать нас лучшими. Почему тогда у нас нет иммунитета от сомнений?»

«В чём ещё они ошиблись?»

— Воспринимай это… — я пожимаю плечами. — Как еще одну строчку в контрольном списке предполетных проверок. Где-то между «синхронизировать замещающее поле» и «взять зубную щетку». Рутина. Что может пойти не так?

Каким-то образом его силуэт передает его гримасу:

— Кроме того, что ты просто можешь испариться, если вы там сорветесь в Солнце? Или это…

«...и есть твоя цель?» – он не заканчивает фразу, но я могу понять по наклону головы, что он смотрит на мои запястья. Он прикидывает, может это такой хитрый план выхода из под наблюдения, чтобы попробовать снова, и чтобы на этот раз никто не смог мне помешать.

— Ты же знаешь, что это не так – я наклоняюсь, чтобы поцеловать его в щёку и он не отстраняется. Можно считать это победой. — Солнце погаснет задолго до того, как мы умрем. Мы с тобой переживем всю нашу галактику.