Первые произведения младший подписывал буквой «L», старший четырьмя буквами Н.к.ш.п. (буквы следовало читать наоборот, добавив гласные). Оба потом впишут все буквы в свои фамилии, и оба потом будут преданы самой широкой гласности.

Когда родился младший, бабушка в его честь в семи верстах от имения поселила деревню и назвала ее — Михайловская. Родным и любимым местом старшего было его родовое Михайловское. Так что — Михайловская… и Михайловское…

Оба родились в Москве, совсем недалеко друг от друга. На Немецкой улице началось детство старшего, в доме на Красноворотной площади (Красные ворота) началось детство младшего. Пройдите теперь от места до места; от Бауманской улицы (бывшая Немецкая) до площади Лермонтова (Красные ворота): полчаса. Я шел летом. Землю покрывал подсохший липовый цвет, рассыпался под ногами и излучал «вкус меда». Летних полчаса… Отдайте их когда-нибудь поэтам.

Есть два детских портрета. Выполнены неизвестными художниками: на том и на другом — поэты примерно в возрасте от двух до трех лет. Медальоны детства, старины и покоя.

Когда один, будучи офицером лейб-гвардии, жил под Петербургом в Царском Селе, в Царском Селе бывал и другой, будучи уже знаменитым. Нет, не встретились. Хотя бы разъехались в экипажах. Нет. Не было даже этого в их жизни. Современники не отметили.

Оба слушали рассказы и предания о Степане Разине и Емельяне Пугачеве. Один на ярмарках надевал красную канаусовую рубаху, другой тоже носил красную канаусовую рубаху, когда скакал верхом в Чечне.

И чего бы им не встретиться на забавных московских Подновинских гуляньях, происходивших на месте современной улицы Чайковского — от площади Восстания до площади Смоленской: «…из тесу и полотна выстроены дворцы готические, итальянские, пагоды индийские, шатры, ресторации, комедии с барабаном и музыкой», где качели крашеные людей уносят к небесам.

И чего бы Маёшке и Бесу не провести там вместе время? И для веселья и радости не надеть красные канаусовые рубахи? Оба любили народные развлечения, а в свете чувствовали себя «тоскливо», порой и «несносно» и думали, «хоть бы черти для смеха попадались» среди этих «завистливых дураков», похожих на «французский сад», потому что ножницы хозяина «уничтожили всякое различие между деревьями».

Или чего бы им не встретиться в какой-нибудь из книжных лавок? В Москве в Университетской или Ширяева? В Петербурге — Смирдина? На аукционе, на распродаже коллекций древнего искусства, книг, рукописей?

Нет, не встретились. Не поговорили.

В Благородном собрании? В Английском клубе? На прогулочных дорожках для верховой езды? Или на дорогах в каком-нибудь «поспешном дилижансе»?

Нет, не встретились. Несправедливость судьбы. А, может быть, повинна все та же гадальщица Александра Филипповна, ее злое колдовство? Почему не подвела одного к другому?

В Новочеркасске на одноэтажном бревенчатом доме, который стоит на углу улиц Атаманской и Горбатой (дому более 160 лет), памятная надпись, оповещающая, что здесь, в бывшей почтово-ямщицкой станции, останавливались и старший, и младший. Оба побывали в таком месте, как Тамань. Старший в письме к брату: «С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма». Младшему тоже открывался с этих мест берег Крыма, который тянулся лиловой полосой и кончался утесом, на вершине коего белелась маячная башня.

Каждый, по преданию, имел любимое дерево: старший — кипарис, младший — дуб. Деревья живут до сих пор: одно на юге, в Гурзуфе, другое — в Тарханах. Люди приходят к ним как на свидание с поэтами.

Оба они умели рисовать, и оба нарисовали автопортреты. Младший рисовал просто замечательно. Дальняя родственница младшего писала ему: «Умоляю… не забрасывайте этот дар…» И он постоянно будет иметь при себе карандаш в камышинке.

Старший, встречаясь с друзьями, часто прижимал их руки к своему сердцу, чтобы они навсегда запомнили «мелодию и тепло его дружеской груди». Младший мог подсесть к кому-нибудь из друзей, в особенности «если рядом звучал рояль», опустить голову и долго сидеть молча и неподвижно. И многие таким его и запомнили — склонившимся, молчаливым, погруженным в себя и в музыку.

Один был предан «малому числу своих друзей», и другой. Старший создал литературный журнал, младший мечтал создать литературный журнал. Старший задумал написать и не успел — большой исторический роман. И младший задумал исторический роман — и не успел написать. И оба мечтали печатать свои произведения «в первозданной красоте».

Император одного отправил за стихи в изгнание и — другого.

Однажды на Кавказе, играя в карты, младший сказал, что если ему не везет в картах, так он, значит, будет «в дуэли счастлив!». Сказал не кому-нибудь, а Левушке — родному брату старшего. Но ведь мог и старший сидеть за картами, а вовсе не Левушка. И тогда бы они наконец встретились для разговора — Сверчок и Маёшка, Француз и Любезный маленький гусарик. Эхо и Странствующий офицер. Так, будучи в Тамани, назвал себя младший.

Художник-живописец Меликов отметил, что только Карл Брюллов по-настоящему справился бы с задачей написать портрет младшего, потому что никто лучше Брюллова не писал «взгляды». Взгляд темно-карих, почти черных, широко расставленных калмыцких глаз младшего потрясал силой и необычностью. А кто из художников должен был начать писать портрет старшего, но вот не успел? Карл Брюллов… Не передал «огонь глаз».

Один стрелялся на дуэли на близких шагах, и другой — на близких шагах. Дуэль одного произошла к вечеру, и дуэль другого — к вечеру. Один похоронен в родных местах и другой. Старшего похоронили недалеко от реки Великой, младшего — на берегу Большого пруда. Так что, Великий… и Большой…

А теперь — Крым, Ялта. В глубине Массандровской скалы в специальной галерее создана коллекция старых вин — энотека, или винотека. Лаборатория, в которой работают исследователи, технологи, химики, микробиологи. Проходят школу виноделия молодые специалисты.

Мы с Викой стоим у ниши. Смотрим на две сероватые бутылки, очень скромные. В паспортах даты — 1837-й и 1841-й. Вина — мадера «Ольд Рибейро Секко» и херес «Дуглас Сильвестия». Мадера и херес — вина, которые всегда были близки друг другу: одного характера, одного типа, как говорят виноделы, потому что какое-то время обязательно выдерживаются на солнце, стоят они и под луной, под ее ночным прохладным светом. Мужественные, обжигающие. Тон их с возрастом из золотистого делается золотым. На бутылке 1841 года сохраняется часть этикетки. Всегда пытаюсь что-нибудь прочесть, хоть одно-единственное слово, отгадать хоть одну-единственную букву. Ну, хоть что-нибудь. Можно предположить, что этикетка была желтого цвета с тонкими по краям полосочками. Да, в правом нижнем углу (кстати, он единственный полностью уцелел) угадывается что-то вроде сидящей птицы. Крылья — в мелкую точку. На бутылке 1837 года не сохранилось ни малейшего кусочка от этикетки.

— Кто первым положил рядом вина этих лет? — спросили мы винодела Ларису Валуйко, нашу приятельницу.

— Кто-то очень давно, — ответила Лариса. — Может быть, еще при Егорове.

К Массандровской скале ведет улица, которая носит имя «винодела Егорова». Старейший винодел Александр Александрович Егоров прожил долгую жизнь. Умер, когда ему было «не за горами сто лет».

В гражданскую войну эти две бутылки с остальными образцами энотеки спрятали, замуровали диоритовыми плитами. В Отечественную вывезли морем в Новороссийск и дальше на Кавказ. Недавно энотеку посетил адмирал Горшков. Его боевой корабль принимал участие в вывозе коллекции, охранял ее. В 1944 году коллекцию привезли обратно в Крым и положили на место в скалу.

Старые вина нельзя лишний раз тревожить, взбалтывать. Я только осторожно прикасаюсь к этим двум бутылкам. Волнуюсь необычайно: дуэльное вино дуэльных лет. Вино скорби, вино прощания.