Он нервничал. Не любил нервничать — не любил все, что разрушает комфорт. А вдруг она вообще не придет? Он, конечно, знает номер ее квартиры, но подняться и начать выяснять отношения, которые еще не сложились,— нет, это не по-джентльменски. Он стоял возле ее дома, чувствовал, как напряженно стучит пульс в запястьях, и запрещал себе подниматься наверх и звонить по телефону.

Вообще-то сегодня с утра все складывалось хорошо. А он давно заметил, если складывается с утра, можно чувствовать себя на коне. Но эта женщина!.. И ведь действительно хороша. Никогда не дашь сорока трех лет. Преувеличенная уверенность в себе — слабый камуфляж полного одиночества. Видно, и с родственниками у нее не так все просто. Был бы хоть кто-то близкий, не помчалась бы с ним в день своего рождения. Как это она пояснила: «Я стараюсь не отмечать даты, на которые приходят семейные пары — незамужних подруг у меня нет». Вот тебе и кредо. От него и танцуй. Надо думать, презент произведет на нее достойное впечатление. Небось, таких вещей она сроду не видывала...

Она не опоздала. Напрасно он нервничал. Это он сам явился раньше минут на двенадцать. Дурак, никогда в таких делах не спешил, а здесь не выдержал, все-таки не рядовой случай. Можно сказать, сегодня день, который решит жизнь, какова она будет дальше. Или он одержит над ней верх, или... альтернатива есть, конечно. Остальным он заплатит за молчание.

Вот, идет. Одета прекрасно. Этот костюмчик для загородных прогулок с юбкой-брюками в валютке стоит сорок восемь чеков. Интересно, откуда у нее чеки? С фарцовщиками наверняка не связывается. Перекупает, поди, один к двум, или вещички прямо из торгсети на старую работу приносили? Тоже вряд ли. Прическа прямо-таки из каталога... Косметика не навязчивая. Да... Надо же — дорогая особа, нет, настоящая дама, из реликтовых остатков... и никто не клюнул!

Он распахнул дверцу.

Она села в машину, и он отметил, как тренированны и изящны ее движения, на работе этого не замечаешь — уж не занималась ли она в молодости гимнастикой?

Он глянул в ее ухоженное лицо, потеплел глазами и сказал проникновенно:

— Как я рад...

Она улыбнулась и поздоровалась с ним так же, как делала это изо дня в день: вчера, позавчера...

— Едем?

— Минуту...— Он раскрыл свой кейс и вытащил маленький матерчатый сверток. Она опытным взглядом определила: батист старого отечественного производства. Любопытно...

Он не торопился:

— Я долго не мог остановиться на подарке. Таким женщинам, как вы, положено дарить духи, бриллианты и орхидеи. Увы, те орхидеи, что плавают в польских коробочках, так похожи на отрезанную, но живую голову профессора Доуэля, что я никогда бы не решился преподнести вам сию пятирублевую экзотику... Духи...— он чувственно шевельнул крыльями носа,— я не надеюсь достать «Мажи нуар», а иных для вас не представляю. Остаются бриллианты. Но фамильные драгоценности моей семьи, к сожалению, сданы в торгсин еще до моего рождения, а то, что уцелело... Во время войны бабушка самое ценное пожертвовала в фонд обороны, однако кое-что, если не ценное, то красивое, все же осталось. И я, как господин Желтков из старой доброй купринской сказки о любви, не смея прикоснуться к предмету страсти, дарю вам семейный браслет... Нет, не гранатовый. Бирюзовый.— Он развернул батистовый платок, ловко схватил браслет и надел - на ее руку.— Браслет стоит вас...

Она растерялась. Сказку, безусловно, мальчик придумал красивую, хотя почему бы этому браслету не принадлежать к семейным драгоценностям бабушки... Но... Почему он делает этот подарок ей?! Что замыслил? Нет, не зря она согласилась на эту поездку. Мальчика нужно хорошо, очень хорошо прощупать. Как же окружать себя людьми, не зная, можно ли им верить? А этот... Этот весь - какой-то гибкий. И такой, и эдакий. Правильный — и вдруг... Аккуратный, честный, но... Подспудно все время крутятся «но» и «вдруг», никуда от них не деться. Она протянула руку, полюбовалась украшением и невольно коснулась ветрового стекла.

— Славная у вас машина... Кто бы мог подумать, что в Москве, оказывается, есть частный «Фольксваген» и ездите на нем вы...— Она тихо засмеялась. Он включил скорость.

— И куда же мы едем? — спросила она.

— Сейчас двенадцать, самое время пообедать, пока мой друг не перекалил сковороды, а потом, как договорились. Там нас будет пятеро: вы, я, вода, лес и небо.

— А где же остальные? — В голосе насмешка, впрочем, это ее обычная манера — любит подчеркнуть свою исключительность.

— Остальных туда не пускают,—- ответил он тем тоном, который избрал специально для нее — снисходительный к ее маленьким и простительным слабостям.— Остальным туда нельзя. Там шлагбаум.

Налево от него дача...— Он сделал паузу и назвал фамилию человека, достаточно известного в стране.

— О!.. Где же поместимся тогда мы с вами, лес, вода и небо?

— Где-то рядом.— Он оценил ее юмор.— Сегодня дежурный у шлагбаума — мой старый надежный друг. Мы с ним повязаны старым школьным галстуком, как говорят англичане.

— И с какого же класса вы сидели на одной парте?

Он притормозил, припарковал машину к тротуару, ответил:

— С третьего класса, когда мои родители приехали в Москву и я пошел в новую школу, а вот с шеф-поваром этого заведения Теймуразом я занимался с пятнадцати лет в одной спортивной школе у одного тренера борьбой дзюдо, и оба мы считались крайне перспективными. А потом закружила жизнь. Теймураз ждет нас.

Он привез ее к ресторану гостиницы «Националь». 

Между тем в другом уголке Москвы случилось ЧП. Впрочем, оно случилось еще раньше, когда в одном из домов готовились к новоселью, ждали гостей.

— Нет, Инна, нет... Сейчас уже не задаются вопросом, в чем смысл жизни, а решают, как жить! Посуди сама...— Александра Эдуардовна на минуту задумалась.— У одного цель сделать важное открытие, у другого — просто стать профессором. У третьего — купить мотоцикл, у четвертого — подсидеть начальника. И какова бы ни была цель, ее конечный результат — сделать свою жизнь лучше. За открытие положено... Не секрет, что профессор зарабатывает больше доцента, начальник больше подчиненного, а мотоцикл в конце концов средство передвижения, а хочешь — материальная ценность. Все идет на благо... Понимаешь меня, Инна?

Инна старалась понять. Она любила свою мать. Та была крайне способным, даже талантливым человеком. Сложись ее жизнь иначе, Инна верила, мать могла стать профессором, да что там, академиком, министром! Любить свою мать Инне всегда приходилось издалека. И теперь, весь этот месяц, она, отгоняя первые смутные мысли, радовалась, что наконец-то они заживут вместе, под одной крышей нового дома.

— Вот сейчас я надену...— Александра Эдуардовна не договорила, раздался звонок в дверь.— Всё, пришли!

Первой в прихожую выбежала Инна. Александра Эдуардовна вышла к гостям не торопясь, подчеркивая и осанкой свое новое положение—- хозяйки нового дома.

Гости словно сговорились встретиться заранее. Стояли в дверях шумной толпой. Альберт Петрович церемонно пропустил впереди себя Витину мать. В это время на площадке с грохотом распахнулся лифт и появились Петуховы.

— А... Вот чьи это шуточки... твои, Васька... Лифт из-под носа увести! — прогремел с лестницы голос Майорова.— Ведь видел, как Андрей к твоей «Волге» припарковывается, все к рюмке спешишь! А тут задыхайся на пролетах,— за Майоровым поднимались его жена и дочь с мужем, который нес на руках Иринку — ровесницу сына Инны. Ее взяли на новоселье, чтоб Викешка под ногами не путался, но и не скучал среди взрослых, да и был на глазах. В этой старой сложившейся компании других детей дошкольного возраста не было.