Петухов заговорщицки подмигнул Быкову.

Выйдя из комнаты, следователь сказал Сиволодскому:

— Я пойду пройдусь. Кое-что обдумать надо...

Он взглянул на часы. Седьмой, однако... Скоро пора удочки сматывать. Столько времени потрачено, а результат — ноль. Конечно, резерв есть — подкатить к ее дому и напроситься на кофе. Но это еще вопрос — пригласит или нет. От этой бабы всего ждать можно. Хоть в лепешку разбейся, а на работе у нее не задержится, скажет: «Дорогой мой, я тебя увольняю, и благодари, что не по статье, а по собственному... С учетом наших личных отношений. Это все, что я могу для тебя сделать».

Другая, получив приличный подарок, давно уже стала бы ласковой...

Он доел черешню, оставив ее долю и тоже пошел к реке. Дикая баба! То оттает, то снова как у себя в кабинете, застегнута на все пуговицы. Вот что с ней делать? Что ей нравится? Что она любит? Как ей угодить? На чем подловить? Так и не понял за весь день. С какого бока к ней подступаться надо? Достать, купить, услужить — этим ее не проймешь. Это не тесть с тещей и их прихлебатели. Но есть же и у нее проблемы? Или он поспешил с экспериментом? Надо бы сначала прозондировать почву. Вдруг бы нашлась прореха в ее образцовой неприступности, вот и зацепиться бы. Но это время, которое может начать работать против него. Хватит лирики, пора действовать. Побрякушку взяла? Ну и давай, расплачивайся: «Я тебе — ты мне». И нечего добрым людям голову морочить...

А она, выходя из воды, продолжала думать: «Что же все-таки он за птица такая? Сотрудничества не предлагает, с нежностями не лезет. Зачем же он привез меня сюда? Ревизию проводили — у него все чисто. Все ли? Вот, собственно, почему я здесь, зачем согласилась поехать с ним. А может, дурочкой прикинуться? Размякнуть, пожаловаться, что с моими-то возможностями, а вот не умею жить. Не до роскоши — едва-едва до зарплаты дотягиваю. И как это некоторые умеют устраиваться? Может, покажет лазейку? Или сразу поймет игру?»

Она переоделась в сарафанчик. Загорать хватит, купаться тоже, во ведь пикник, кажется, не кончен, ее ждут фрукты. Раскрыла косметичку, причесалась, придала лицу выражение удовольствия и беззаботности. Сказала: «Давайте пить кофе, я захватила термос, и чашки есть!»

— Вы домовитая женщина, оказывается.

— Что вы,— махнула она рукой,— чего нет, того, увы, нет. Скорее, сработала привычка к походной жизни,— она снова посмотрела на его машину.— Красота, а не автомобиль!

— Автомобиль — это средство передвижения в диких ритмах современного города. Знаете, мне очень нравится водить машину.

Сам процесс. Езда просто завораживает. Порой не представляю, как я мог жить без машины.

Она, не выдержав, усмехнулась:

— Как многие, очевидно.

— Вы так говорите, потому что не автомобилист. А знаете, я мог бы исправить это положение. Помочь вам.

«Так, так,— подумала она,— вот та тема, которую стоит осторожно развить...»

— У меня плохое зрение, права не выдадут.

— А у меня есть знакомый доктор. У него выход на Центр коррекции зрения. И хотя клиника там платная, все равно от желающих нет отбоя. Но я постараюсь, чтобы вас приняли. Ведь с контактными линзами права на вождение автомобиля выдают без ограничения. Это я совершенно точно говорю. Ну так... Может быть, сегодня и позвоним ему?

Она пожала плечами:

— Контактные линзы вещь неплохая, но я привыкла к очкам. Да и денег на машину у меня все равно нет.

— Неужели? Так продайте что-нибудь.

— Нечего. Если только вот этот браслет. Но ведь подарки не продают?

— Бывают ситуации, в которых жертвуют и подарками. Но за этот браслет вы едва ли получите три сотни.

«А будет занятно, очень занятно, если именно она сдаст этот браслет в комиссионку. Впрочем, вряд ли его там станут искать. Слишком много народу было в доме. Да и .мало ли где можно потерять безделушку при переезде».

— Гораздо проще занять,— вдруг сказала она.

«Хочет, чтобы я назвал ей кредитора? Или себя предложил в этом качестве? Не подловите, мадам!»

— Я слышала, теперь продается недорогая модель «Запорожца». Рублей семьсот я наскребу. Поможете с остальным?

«Э... матушка, да ты совсем нищая! Кашу с тобой не сваришь! Если ты на старой должности на «Запорожец» не отложила, значит, стопроцентная дура. Или попробовать? Может быть, как раз этой малолитражкой тебя и поймать можно, как на крючок?»

— Попробую поговорить с тестем,— ответил он ей.— Других богатых родственников и друзей у меня нет...

«Я сам тебе эти тысячи выложу. Безвозмездно, с отдачей на том свете, но заслужи их, стерва».

— Буду признательна,— она улыбнулась.— Кстати, в ГАИ у вас есть свои люди?

— Можно поискать,— меланхолично отозвался он, взвешивая, что он выиграет, если она действительно решит приобрести машину. Попадет ли к нему в кабалу или сумеет вывернуться? 

Импозантные мужчины, ухоженные дамы... Полковник Быков раскладывал ситуацию. Повар, шофер, про которого рассказывают, как в некой стране он привез на прием торгпреда, вышел из машины, ему кланяются, перепутали: «Пожалуйте, ваше превосходительство...» Иномашинистка, как говорят, вальсировавшая с шахом.

Строитель, переквалифицировавшийся в домоуправы, торгпредства. Фотограф с инженерным образованием. Адмирал. Ничего себе компания! Совершенно обособленно — семья Поповых. Интеллигентные люди, родители Виктора, выглядели на фоне остальных бедными родственниками, которых пригласили откушать. Да что же это такое!

«Отложим в сторону досье Поповых,— думал Быков,— эти люди не могли. В них есть крепкий нравственный стержень. Или пусть катится в пропасть весь опыт моей работы. Но почему ты, Быков,— следователь спросил вдруг себя от третьего лица,— со своим двадцатилетним опытом готов подозревать Петуховых, Тронского, Майорову? Потому что их лица двоятся в твоем сознании. Потому что есть в них некое «псевдо...» Да, вот что тебя, Быков, смущает в этих людях: благосостояние они свое сколачивали на самой-самой грани дозволенного. А чтобы подальше отстраниться от этой грани надели соответствующий костюм, не замечая, что он маскарадный. Хотят, чтобы и другие не заметили подделки!..

Сами рассказывают (а что тут особенного?): за рубежом — тот откровенно недоел, этот разумно сэкономил, собралась сумма, купил нечто, привез домой и продал. Вполне официально, через комиссионный магазин. И выиграл разницу в реальной стоимости. Спекуляция? Нет: все законно. А по сути? Ведь вещь покупалась не для себя — на продажу, исключительно ради реальной разницы в цене. Так как же, Быков, считать сии доходы? Трудовыми? Честными? Покупал — ничего противозаконного не совершал. Получестные доходы? У самой грани. Тем не менее Тронский, Петухов, Майоров и их жены украсть не могли. Потому что это значило бы разрушить псевдообраз, созданный получестными деньгами. А им это совсем ни к чему. Значит, остаются двое. Александра Эдуардовна, если она решила надуть своих кредиторов. И тот, кто, как утверждают, пробыл в квартире какое-то время и тут же ушел.

Итак. Александра Эдуардовна Соколова. Друзья говорят о ней, словно за свою ее не считают. Почему? Может, быть, ответ содержится в объяснении Майоровой: «Умная, деловитая, вела себя с большим достоинством и как-то не вписалась в ту среду, которую в колонии образуем мы, лица среднего технического и обслуживающего персонала». Да и сама Александра Эдуардовна, как я понял, ни на йоту не считала себя им равной. Правда, ни видом своим, ни поведением она этого никому и никогда не показывала. Отсюда непробиваемое чувство собственного достоинства, превосходства, мало свойственное, впрочем, подлинно интеллигентным людям. Чувство превосходства над всеми, даже над адмиралом. А где-то в глубине душе — уязвленное самолюбие. Так, Александре Эдуардовне я должен задать три вопроса, в том числе: что бы вы продали, если бы у вас не было бирюзы? А теперь снова вернемся к друзьям Александры Эдуардовны. Кажется, начинаю понимать их общее недовольство детьми. Нет, это не возрастная склонность поворчать, посетовать, что молодежь не та... Дело, очевидно, в том, что правдой-неправдой, усилиями родителей ставшие интеллигентами в первом поколении детки, к глубокому прискорбию их родителей, уже не обладают жизненной хваткой своих пап и мам. Утратили за ненадобностью, сидя на готовеньком,— вот что и раздражает. Однако есть человек, которым все дружно восхищаются: зять Тронских, тот, кто ушел, не войдя... Особенно ему симпатизирует «деловой» Майоров. Интересно, какой изворотливостью нужно обладать, чтобы, будучи поваром, не перепутав, однако, свою кастрюлю с государственной, жить так, чтобы без ущерба для себя содержать сорокалетнего сыночка, взрослого мужика? Но это к слову. А к делу...— Быков невольно вспомнил, как у старого дома в центре Москвы, где он с семьей жил до недавнего времени, стоял овощной ларек. И торговала в нем тетя Поля, которую знал весь квартал, она и жила в их доме, на первом этаже. Скромно жила. Умерла в одночасье, на похороны и поминки по соседям собирали. После нее в ларьке появился некто Игорек. Заканчивая работу, он садился в «Жигули» цвета «белая ночь», зимой в шубе, похожей на волчью, летом в легком английском костюме из тончайшего шевиота, при кейсе, как у клерка, и уезжал... Куда? К кому? Подумать только, какие-то двадцать лет назад мужчина в торговле, в сфере обслуживания выглядел белой вороной, а ныне — крепкая мужская рать потеснила легкий женский отряд. Зайди в любой магазин — у мясного, гастрономического прилавка стоят молодые люди. Конечно, они легче ворочают ящики и куда быстрее овладевают двойной бухгалтерией. Смелее берут, наглее дают, откровеннее и прямолинейнее завязывают контакты, дальновидно плетут крепкую, мужским узлом завязанную сеть... Чувствуют себя прочной улавливающей ячеей.