Прежде чем выехать в Москву, мы в обкоме и горкоме долго советовались, о чем должна идти речь в нашем сообщении, на что следует обратить особое внимание.

…Пассажирские поезда тогда ходили не по расписанию, а с наступлением темноты и не столь быстро, как прежде. Ночью нас разбудили испуганные голоса. Поезд стоял среди болот, где-то между Чудовом и Малой Вишерой. Надсадно гудел вражеский самолет. На западе небо было охвачено заревом. Кровавые сполохи тревожно метались по облакам. Шли бои за Новгород. Мы уже знали об этом.

Были в пути и еще остановки, и всякий раз не доезжая до станций. Настроение у пассажиров было настороженное. Никто больше не спал. В Бологое прибыли только утром. Эта большая узловая станция была разбита: ее каждый день бомбили по нескольку раз.

До Москвы мы добрались только вечером, когда стемнело. Несмотря на поздний час, в здании Центрального Комитета ВЛКСМ в проезде Серова было полно народа. Во всех комнатах шла напряженная работа.

Нас тут же приняли секретари ЦК ВЛКСМ Н. А. Михайлов и Н. Н. Романов. В разговоре участвовали руководители отделов — Д. В. Постников, К. В. Воронков, И. А. Задорожный. Рассказ об обстановке, сложившейся под Ленинградом, о деятельности комсомольских организаций был выслушан с большим вниманием. Было задано много вопросов. Михайлов поручил военному отделу ЦК подготовить проект решения об оказании необходимой помощи Ленинградскому обкому и горкому комсомола… Прозвучал сигнал воздушной тревоги, и наш разговор пришлось перенести в ближайшую станцию метро.

Мне и до войны приходилось не раз приезжать в ЦК ВЛКСМ. Многие его работники бывали у нас в Ленинграде. Н. Н. Романова, исполнявшего обязанности второго секретаря ЦК (Г. П. Громов ушел в армию), мы, ленинградцы, знали хорошо, поскольку он еще совсем недавно был у нас секретарем Куйбышевского райкома ВЛКСМ, а потом одно время и первым секретарем обкома, но недолго — его перевели на работу в Центральный Комитет.

С Н. А. Михайловым я поближе познакомился позднее, после 1943 года, когда работал в «Комсомольской правде» — сначала членом редколлегии, а потом главным редактором.

Тепло встретились мы тогда с Иваном Задорожным, заместителем заведующего отделом пропаганды ЦК ВЛКСМ. За год до войны его отозвали из Ленинграда, где он работал в горкоме. Это был чудесный человек. Он руководил аспирантами в техническом вузе, когда мы уговорили его попробовать свои силы в комсомоле, и работа с людьми — кипучая, разнообразная! — пришлась ему по душе. У него в Ленинграде оставались старики-родители. Отец его, старый питерский рабочий, трудился на судостроительном заводе и ни за что не хотел эвакуироваться из города.

Через два дня, выполнив все поручения, мы с Бучуриным заторопились обратно. Но с огорчением узнали, что поезда на Ленинград по Октябрьской дороге уже не ходят: станция Чудово переходит из рук в руки. Пришлось отправляться с Савеловского вокзала, через Сонково, Пестово, Хвойную. Это отняло еще несколько дней. К тому же поезд шел медленно, останавливался подолгу на каждом полустанке — дорога одноколейная. Пришлось туго. Продуктов с собой не взяли, думали доедем, как обычно. По пути ничего не продавали. На станциях бегали за кипятком. Хорошо еще у запасливого Ивана Степановича оказалась увесистая краюшка хлеба.

Дальняя дорога, как известно, сближает людей, даже незнакомых, располагает к откровенности. А мы с Бучуриным уже три года работали рука об руку. Он пришел на работу в аппарат Ленинградского обкома и горкома ВЛКСМ вместе со мной в феврале 1939 года. Оба мы были секретарями по пропаганде, он в обкоме, я в горкоме. Тогда они так же, как обком и горком партии, были самостоятельными: обком осуществлял руководство комсомольскими организациями только в районах и городах области, городской комитет — в самом Ленинграде. Но работать приходилось сообща, делясь опытом, помогая друг другу.

Работник Иван Степанович был удивительно деятельный, грамотный во всех отношениях и выступить умел убедительно, горячо, а это всегда нравилось молодежи. И по душам мог поговорить с товарищем, если у того стряслась беда или что-к нибудь не получилось. Одним словом, это был очень жизнерадостный, сердечный человек, глубоко убежденный коммунист. В обком комсомола он пришел из института советского строительства имени М. И. Калинина, где сначала учился, затем окончил аспирантуру и стал преподавателем, а последнее время заведовал учебной частью.

Проезжая с ним по Калининской и Ярославской областям, мы стали свидетелями народного горя, вызванного войной. На каждой станции — плач и слезы женщин и детей, провожающих на фронт своих близких. Встречные поезда заполнены до отказа. Да и в нашем вагоне народу, что называется, битком. Вспомнилось мне детство, годы гражданской войны, когда наша семья переезжала из голодного Петрограда во Ржев, где служил в госпитале отец.

Рано утром 21 августа наш поезд вдруг остановился в лесу. В небе снова гудели вражеские самолеты. К счастью, обошлось благополучно. Вот и последняя перед Ленинградом крупная станция — Мга. Как часто вспоминали мы потом это название! Сколько крови стоила эта станция нашим солдатам, когда неделю спустя они обороняли ее и потом, когда пытались вернуть обратно. Через Мгу проходила последняя железная дорога, связывавшая Ленинград со страной.

21 августа, в тот самый день, когда мы с Бучуриным наконец-то вернулись домой, ленинградцы услышали по радио, прочли в газетах и листовках, расклеенных по городу, полное глубокой тревоги обращение К. Е. Ворошилова, А. А. Жданова и П. С. Попкова «Ко всем трудящимся города Ленина»: «Товарищи ленинградцы, дорогие друзья! — писали они. — Над нашим родным и любимым городом нависла непосредственная угроза нападения немецко-фашистских войск. Враг пытается проникнуть к Ленинграду. Он хочет разрушить наши жилища, захватить фабрики и заводы, разграбить народное достояние, залить улицы и площади кровью невинных жертв, надругаться над мирным населением, поработить свободных сынов нашей Родины…»

Положение на фронте, пока мы были в Москве, резко ухудшилось. 20 августа после 45-дневных боев была оставлена Луга. Это случилось, когда гитлеровские части, прорвав фронт у Кингисеппа, зашли в тыл советским войскам, оборонявшим Лужский участок фронта. Особенно тяжелая обстановка создалась на его левом крыле. Немецкие танковые и моторизованные соединения, преодолев наше сопротивление в районе Шимска, устремились к Новгороду и 15 августа вторглись в западную часть города.

21 августа фашистские войска вышли к следующему рубежу нашей обороны — Красногвардейскому (Гатчинскому) укрепленному району, где завязались еще более ожесточенные бои. Теперь гитлеровские войска отделяли от Ленинграда каких-нибудь 30–40 километров напрямую.

Обращение руководителей ленинградской обороны прозвучало как набат. По заводам и фабрикам прошли митинги. Продолжали формироваться дивизии и пулеметно-артиллерийские батальоны ополчения, истребительные и партизанские отряды. В сердцах ленинградцев звучали слова обращения: «Встанем, как один, на защиту своего города, своих очагов, своих семей, своей чести и свободы! Выполним наш священный долг советских патриотов!.. Вооруженные железной дисциплиной, большевистской организованностью, мужественно встретим врага и дадим ему сокрушительный отпор!»

И по-прежнему сотни тысяч людей работали на сооружении оборонительных поясов, теперь уже в непосредственной близости от города, на его окраинах.

Одновременно с подготовкой к схватке с врагом на ближних подступах продолжалась эвакуация важнейших предприятий, вывоз и захоронение музейных и иных ценностей. Однажды утром ленинградцы не обнаружили одного из самых приметных украшений Невского проспекта — клодтовских коней. Их «сняли» с постаментов на Аничковом мосту и зарыли до лучших времен в ближнем парке.

Заметно обезлюдели улицы. К концу августа из города было эвакуировано 636 тысяч человек, в том числе полмиллиона коренного населения (остальные из районов области и прибалтийских республик). Партийные и советские организации настойчиво убеждали жителей выехать, разъясняли, что бессмысленно подвергать себя риску тем, кто не сможет принести реальной пользы обороне. К^сожалению, многие из патриотических побуждений, а иные из-за неоправданной бравады долго сопротивлялись отъезду, дотянули отправку семьи до момента, когда железнодорожное сообщение со страной было прервано.