Их брат Тутанхатон был совсем еще малышом — пухлый черноглазый ребенок, обещавший в будущем стать таким же стройным и красивым, как Сменхкара. Его недавно отняли от груди, и он никому не давал покоя. Тутанхатон облюбовал себе царевну Анхесенпаатон, и это означало, что Нофрет видела его постоянно. Он настойчиво следовал за ними обеими, подражал всем их действиям, требовал, чтобы его сажали обедать вместе с Анхесенпаатон, и надоел всем до невозможности.

Царевна вздыхала и терпела. Ей было проще, а Нофрет приходилось бегать, разыскивая мальчугана, когда он забредал в самые невообразимые места, заботиться о том, чтобы он был накормлен, и ругать нянек, которые подевались неведомо куда. А няньки сидели на кухне, потягивая пиво и бездельничая.

Нофрет позабыла, что значит слово безделье. Она должна была пробовать еду царевны, возиться с ее малолетними дядьями и предполагалось, что она знает всех и способна выразить каждому соответствующую степень почтительности. Царская семья, царские вельможи, царские наложницы, его гости и союзники сливались в массу неразличимых имен и лиц. Ипи — управляющий, Пенту — царский врач, Туту — распорядитель, Ани — царский секретарь, Маху — поддерживающий порядок именем царя, и правитель города, чье имя Нофрет не могла произнести без запинки и хихиканья: Неферхеперухерсехепер. Очень длинное имя для маленького кругленького человечка из ничем не примечательной семьи — как будто длина имени могла восполнить недостаток всего остального. Нофрет повторяла имена снова и снова, лежа ночью на своей циновке, распевала их наизусть, сопоставляла с лицами. Она не боялась порки, но была слишком горда, чтобы ошибаться.

Проще всего было, конечно, кланяться каждому, кто выглядел достаточно величественно, и называть его «мой господин» или «моя госпожа». Но Нофрет хотела добиться положения во дворце. Ей нужно было знать, кто есть кто, что он делает, кого можно использовать в своих целях, а кого лучше избегать.

От неразберихи у нее кружилась голова, но отчасти это было забавно. Если бы братья видели ее сейчас: их маленькая сестренка во дворце в Египте, разговаривает с целым царским двором! Конечно, по большей части эти разговоры были обычными обращениями к прислуге: приказы подать то или это, требования услуг, которые Нофрет не собиралась предоставлять, и неизбежное тисканье в темных уголках. Но кое-что стоило затраченных усилий. Царь был всегда приветлив, когда ему случалось заметить девушку, а брат царя Сменхкара даже улыбался ей, как будто находил привлекательной ее бритую голову без загара и все остальное.

И, кроме всего, она влюбилась. Нофрет знала, что значит влюбиться. Люди всегда поют об этом. Вот о чем они поют: дрожащие колени, внутри все как будто тает, и твердо веришь, что принц Сменхкара — самое прекрасное создание мужского пола, какое ей когда-либо случалось видеть, включай белого жеребца царя хеттов.

Размышляя вполне трезво, Нофрет понимала, что он не очень умен и не так уж силен духом. Но ей было все равно. Он красив, и этого достаточно. Может быть, в один прекрасный день он даже обратит на нее внимание. Известно, что с царевичами такое случается. Говорят даже, что иногда они женятся на иноземных женщинах, хотя и не делают их Великими Царскими Женами. Это для дочерей тех, кто происходит из царского рода.

Нофрет вспомнила Нефертити и Тадукипу и все же решилась помечтать.

Царевна была требовательна, но бывала и очень добра, отпуская Нофрет смотреть на игры воинов или процессии жрецов среди храмов. Она видела, как царь в великом храме Атона приносит жертвы — богатые дары для процветания Двух Царств. Как и всегда, он делал это с напряженно-мечтательным видом.

Царь был странным человеком, и чем дальше, тем казался еще более странным. Только он ясно видел своего Бога, по крайней мере, так говорил. Все прочие были глухи, и слепы и должны были доверять ему объяснять им, чего хочет Бог.

У Бога даже не было лица. Это был диск Солнца, чистым свет. Художники изображали его круглым и золотым, со множеством лучей-рук, дарующих царю божью милость. Нофрет, вспоминая солидных, человекоподобных богов Великой Страны Хатти и Митанни и других стран — даже Египта — думала, что Атон — нечто странное и неуловимое.

Так считали и остальные. При дворе об этом никогда не говорили, но, поскольку Нофрет привыкла бродить по улицам города, когда царевна отпускала ее, она слышала много такого, чему во дворце не обрадовались бы. Ахетатон был еще совсем новым городом, построили его недавно, и люди жили в нем не потому, что здесь родились и здесь собирались умереть, а потому, что царь нуждался в них. По его требованию горожане приносили в храм дары, но царь не мог заставить их почитать Атона, как собственного бога, и доверять ему охранять их от недобрых предзнаменований и ночных духов. Они продолжали носить амулеты с изображениями всех богов Египта и молились им, хотя в единственном городе Атона других храмов не было.

Люди называли Атона царским богом. У них были свои боги, которых они почитали, как могли. Поговаривали о жрецах из других городов, которым вовсе не нравился царь и его Бог. Особенно ревнив был один бог, Амон из Фив. Его жрецы с удовольствием навредили бы царю. Эхнатон прекратил эти богослужения, разогнал жрецов и назвал врагами Атона.

— Он пытается заставить нас, — сказала торговка пивом на рынке, более словоохотливая, чем многие, наверное, потому, что часто пробовала собственный товар. — Он думает, что может сделать своего Бога единственным и стать его пророком, чтобы говорить от его имени. Получается, что он царь и Бог! Почему никто не скажет ему, что нельзя делать все, что взбредет в голову? Мы-то не изменимся. Я родилась на коленях Таверет, выросла, принося хвалы Хатор, и молюсь Матери Исиде, когда мне что-либо нужно. Разве я откажусь от них ради этой ерунды с руками?

— Но ты же здесь, — заметил один из покупателей. — Оставалась бы там, откуда явилась.

— Я из Мемфиса, — ответила торговка внушительно, — и горжусь этим. Но в Мемфисе очень много пивоваров, а здесь их гораздо меньше. Поэтому я и явилась поглядеть, что творится в новом городе, который построил царь.

Творилось, как сказала женщина, строительство и обустройство нового города в стране, где до сих пор новым считалось все, чему было не больше тысячи лет. Бог привел царя на это место на полпути между Фивами и Мемфисом. Великая река Египта пробегала долгий путь среди величественных каменных стен, и только здесь утесы раскрывали свои объятья для реки и долины. Это было чистое место, свободное место — священное, по словам даря. На другой стороне реки располагались достаточно старые и вполне процветающие города. Здесь же, пока не явился царь, была пустыня.

Прямо за царскими садами начиналась Красная Земля. По ночам Нофрет слышала крики шакалов — близко, как будто под самыми стенами. Соколы из пустыни охотились за птицами в саду, и Нофрет готова была поклясться, что однажды видела львицу, гревшуюся на солнышке на крыше одного из домов на краю города.

Сначала Нофрет побаивалась выходить за городские стены. Но потом в девушке заговорила хеттская гордость и повела ее наружу, к селению, где жили строители гробниц. Оно располагалось довольно далеко от города — скопление домиков на пустыре у развилки дорог, а позади крутые утесы, рассеченные узкими пересыхающими руслами. И там и сям зияли пасти еще не готовых гробниц. Лишь немногие имели владельцев. Мало кто из вельмож и богачей считал достойным для себя умереть в Ахетатоне.

У бедных, конечно, не было таких домов для вечной жизни. Им приходилось довольствоваться могилой, вырытой в песке.

Строители гробниц жили отдельно и держались особняком. Жрецы, присматривавшие за гробницами, когда они были закончены и заняты, тоже чурались людей. Никто из них не приветствовал посторонних, но Нофрет не привлекала к себе внимания и умела вовремя скрыться в тени. Ее прогоняли только если она производила шум или подсматривала за чем-то, что жрец хотел сохранить в тайне.