— Мы ему покажем «далекие края»! Поедет туда и обратно без пересадки. Пусть только дойдет до первых могил. Такой вой поднимем! Ты, Кутырин, ори погромче, басом. А ты, Пончик, повизгивай.
— Может, не надо его пугать? — неуверенно спросил Костя. — Еще в обморок упадет…
— Ну и пускай упадет, — со злостью сказал Вовка, которому уже было ясно, что с фонариком придется распрощаться.
— Дай-ка, Степка, бинокль, — протянул руку Женька и, приставив бинокль к глазам, сообщил: — Входит в ворота. Пошли! Только не шуметь!
И вдруг отчаянный пронзительный вопль раздался на кладбище. Вороны с карканьем тучей поднялись над черными деревьями. Послышался топот и треск сухих веток.
Секунду, не больше, ребята стояли в оцепенении. Первым опомнился Вовка. Он молча кинулся прочь. За ним неуклюже пустился Мишка. С разбегу он наткнулся на Степку, и тот полетел в канаву, нечаянно столкнув туда и Таню. Женька и Костя улепетывали следом за Пончиком и Мишкой.
Несколько минут Степка барахтался в канаве. Она не просохла после дождя. Ноги скользили по глинистому дну. А Таня, схватив его за руку, шептала:
— Ой, Степа, Степа… Ой, что это?..
Она даже не пыталась встать и мешала Степке вылезти из канавы.
Мимо промчался Олег, размахивая руками и задыхаясь от быстрого бега. Вдруг Таня прильнула к Степке и вскрикнула. Степка взглянул в сторону кладбищенских ворот и обомлел. Среди могил двигалась серая тень. Она приближалась быстро и бесшумно.
Таня, приникнув к Степке, дрожала, как в ознобе. И, может быть, оттого, что он услышал, как громко и отчаянно колотится ее сердце, оттого, что она вот так приникла к нему, ища защиты, Степка внезапно ощутил себя сильным и храбрым. Ему вдруг стали не страшны никакие ведьмы, черти и привидения…
— Не бойся! — прошептал он.
Тень достигла ворот и неожиданно превратилась в человека. Человек шагал размеренной, спокойной походкой, будто не слышал ни дикого вопля Олега, ни топота удиравших мальчишек. Вот он поравнялся с кустами, где, замерев, сидели ребята, и Степка узнал сутулую фигуру глухонемого Гриши.
Глава девятая
Гриша! Вот это действительно была неожиданная встреча! Что ему понадобилось вечером на кладбище? Пораженный до крайней степени, Степка смотрел вслед глухонемому мастеру, пока тот не скрылся в темноте. Потом он взглянул на Таню, и оба залились громким смехом.
— Ой, не могу! — хохотала Таня. — Как они побежали!.. Вовка запрыгал!.. Как козел!.. А Олег!..
— Он, наверно, думал, что это привидение! — сквозь смех едва сумел выговорить Степка. — А это…
У него чуть было не вырвалось: «А это Гриша», но он вовремя сдержался. Таня ни разу не видела глухонемого мастера. Да в темноте узнать его мог только тот, кому хорошо была знакома и его сутулая фигура и походка. Пожалуй, ни к чему было говорить Тане, кто прошел мимо. И так о Грише ходят разные глупые телки.
А в самом деле, что же все-таки Гриша делал на кладбище?.. Конечно, он очутился там не для того, чтобы напугать Олега Треневича. Может быть, искал что-нибудь для своей мастерской? Ведь был же в прошлом году случай, когда два брата Чернушины, здоровенные дядьки из дома двадцать восемь, утащили с какой-то могилы чугунную изгородь. Оказывается, они вздумали оборудовать у себя в сарае крольчатник, а изгородь решили приспособить вместо клетки. Ну и шум поднялся! Такой шум, будто бы покойник без ограды просто обойтись не мог!..
Но Гриша ничего с кладбища не нес. И шел он совсем не так, как, по мнению Степки, должны красться, прячась и озираясь по сторонам, жулики… Может быть, Гриша ходил навестить чью-нибудь могилу? На кладбище, особенно по воскресеньям, бывало людно. Возле могил подметали дорожки, сажали цветы, красили кресты и ограды… Но ведь Гриша жил на свете один-одинешенек. Кто у него мог быть тут похоронен?
Может быть, кто-нибудь из Гришиных родственников? А что?! Потому-то он и переехал жить в этот город. Наверно, когда-нибудь тут жили его родные. Может быть, отец… Или мать…
Можно было бы спросить обо всем этом у самого Гриши. Но Степка знал, что Гриша не любит, когда посторонние суют нос в его дела. Он очень хорошо помнил, как в прошлом году, не подумав, начал расспрашивать мастера, откуда тот приехал в их город, и как Гриша ничего ему тогда не ответил.
Выбравшись на дорогу, Степка и Таня зашагали в сторону города. Теплый ветер доносил издалека музыку. Она то утихала, то становилась громче. Это на Вокзальной площади играло радио. Справа и слева, по обе стороны дороги, сквозь кусты мелькали оранжевые звездочки — в окнах домов уже зажглись огни. В небе, высоком, просторном и темном, тоже горели звезды, большие, ясные, утыканные голубыми иголками. Деревья на обочинах уже не казались мрачными гигантами, сторожившими дорогу. Это были обыкновенные клены и тополя. Только в темноте они представлялись очень высокими, до самого неба…
Так шли они молча, поглядывая то на деревья, то на небо, то на оранжевые огоньки. Изредка, когда ноги попадали не в шаг, Таня касалась плечом Степкиного плеча. И каждый раз охватывала Степку та робость, непонятная и жаркая, которую испытывал он, когда встречался глазами со взглядом Таниных больших, серых, немного насмешливых глаз…
До поворота на Садовую оставалось уже недалеко, когда впереди вынырнула из темноты какая-то фигура. Это был Костя.
— А я за вами… — смущенно проговорил он. — Мы уж все во двор, в дом двадцать прибежали, а вас нет и нет…
Наверно, Косте было очень стыдно за то, что он удрал.
— Все домой ушли, — сказал он, идя рядом с ними. — А бинокль твой, Степка, вот у меня. Возьми.
На ходу Степка надел ремешок бинокля на шею, и они свернули в переулок.
— Ух, и спор там был, во дворе! — оживившись, начал рассказывать Костя. — Пончик Олегу фонарик так и не отдал.
Возле ворот Степкиного дома ребята распрощались. Костя и Таня пошли дальше, а Степка еще постоял немного, глядя им вслед. Он вдруг пожалел, что Косте и Тане было по дороге. И сам бы не мог, наверно, объяснить себе, почему пожалел.
В темной арке ворот дрожали, то потухая, то разгораясь, два розовых огонька. Какие-то люди стояли там и курили, пряча папироски в рукава. Когда Степка проходил мимо, один огонек вспыхнул ярче, и мальчик узнал длинную сонную физиономию Гошки Рукомойникова.
— Эй, шпингалет! — окликнул его Гошка. — Пойди сюда.
Степка подошел. Рядом с Гошкой стоял Севка Гусаков.
— Гривенник есть? — спросил Гошка.
— Нету.
— А это что? Бинокль? — Гусаков, длиннорукий, с быстрыми, жуликоватыми глазами парень лет пятнадцати, схватил бинокль цепкими пальцами и потянул к себе. — Продай!
— Это не мой, — сказал Степка и дернулся в сторону. Но Севка крепко держал бинокль в руке.
— А чей же?
— Дедушкин.
— А, дедушкин! — Севка с силой рванул ремешок, он лопнул и словно кипятком ожег Степке шею. — Ну и неси своему дедушке.
— Да шпарь отсюда! — лениво добавил Гошка. — А то по затылку схватишь. — И он далеко сплюнул погасший окурок.
Обрадованный, что так легко отделался, Степка вырвал из протянутой Севкиной руки бинокль и кинулся к парадному.
Дома царил беспорядок. Дедушка Арсений вздумал укладываться в дорогу, хотя до его отъезда оставалось еще добрых полтора суток. Поезд на Москву уходил в одиннадцать утра. Дедушка должен был уехать в понедельник, а впереди было целое воскресенье. Но непоседливый дед, видно, решил заранее уложить вещи. Он сидел на стуле между двумя распахнутыми чемоданами, которые, как звери с разинутыми пастями, словно ждали, когда их покормят. Сурово поглядывая на них, дедушка, очевидно, прикидывал, как все разложить, чтобы в каждом чемодане вещей оказалось поровну. Отец и мать, усталые, сидели напротив него на диване.