А это пианино… Видно, бабушка его не слышала. Как это могло получиться? Откуда доносились эти звуки? Неужели их слышала только я одна? Но почему? Почему ни один из моих родственников в этом старом доме не сталкивался с чем-то загадочным? Почему это случилось только со мной? Неужели я своим приездом разбудила нечто таинственное? Неужели во мне есть что-то, способное оживить древних духов этого дома?

Я резко подняла голову и посмотрела на потолок.

А что это за звук?

Не отрывая глаз от потолка, я осторожно поднялась и напрягла слух. Мне послышалось, будто плачет женщина.

— Бабуля? — прошептала я.

Вдруг я забыла о собственных тревогах и подумала, что бабушка лежит в постели и плачет. Я выбежала из комнаты в темный коридор. Второпях я не заметила, что часы снова остановились.

Я едва слышала рыдания, поскольку сердце сильно стучало и окутанная мраком лестница страшила меня. Жаль было бабушку, одиноко плачущую в своей комнате. Что мучило ее? Включив в коридоре свет, я осторожно подошла к двери ее комнаты и. прижавшись к ней ухом, начала прислушиваться. Из спальни бабушки не доносилось ни звука. Ничего не понимая, я отступила назад и посмотрела в коридор. В свете одинокой лампочки были видны смутные очертания ближней спальни. Она была закрыта. Похоже, плач раздавался оттуда.

Меня окружала холодная, как лед, ночь, тишину нарушал лишь плач. Эта тишина нависла, словно тяжесть, и отдавала смертью. У меня мурашки пробежали по коже. Росло желание повернуться и бежать, а я не могла сдвинуться с места, ибо в этом темном коридоре затаилась сила, которая вынудила мою руку взяться за дверную ручку.

Я тихо отворила дверь, увидела перед собой бесконечный мрак и почувствовала, что мне в лицо подул холод. Непреодолимая сила затягивала меня в спальню, в темноте я напрягла зрение и, переступая через порог, увидела странный свет, излучаемый невидимым источником. Этот свет падал на середину комнаты, где стояла кровать, и дальше растворялся в тумане, как венец, используемый в кино для создания эффекта мягкого сумрака. Стены оставались в темноте.

С раскрытым ртом я смотрела на лежавшее миниатюрное тело в белом одеянии на кровати.

Это была девочка лет двенадцати или тринадцати, она лежала ничком, ее плечи вздрагивали от рыданий. Доходившее ей до пят платье из белой хлопчатобумажной ткани украшали оборки, кружева, ленты. Узкую талию обхватил большой пояс, завязанный на спине в огромный узел, а на ногах были маленькие кожаные туфли-лодочки. Из-под платья виднелись нижние юбки с оборками и белые чулки. Обхватив лицо руками, девочка рыдала так, что казалось, у нее сердце разорвется.

Не знаю, как долго я простояла, увиденное меня отнюдь не пугало, а даже очаровало. Тревога наступила лишь тогда, когда ребенок поднял голову.

Что произойдет, когда она меня увидит? Девочка действительно повернула ко мне голову, и я вздрогнула, встретив ее взгляд, но тут же догадалась, что она меня не видит. На самом деле она смотрела сквозь меня.

Мое сердце сильно билось. В некрасивом лице этого ребенка проглядывали черты той девочки, которая на фотографии стояла с двумя братьями. Тогда ей было лет пять или шесть. Сейчас она повзрослела лет на семь. Это Гарриет Таунсенд, сестра Виктора и Джона.

Она неторопливо села, опираясь на тоненькие руки. Длинные локоны падали ей на плечи. Некрасивое личико Гарриет опухло от слез, однако она перестала плакать и, похоже, уставилась на что-то или кого-то позади меня.

Когда она заговорила, я вздрогнула. Хотя последовавшую неземную сцену окружала какая-то аура достоверности, я не ожидала, что она получится такой завершенной.

— Мне все равно, что говорит отец! — капризно сказала она, выпятив нижнюю губу. — Я останусь здесь и уморю себя голодом, а он этого даже не заметит!

Гарриет продолжала смотреть сквозь меня, будто слушая незримого человека, затем вскинула голову и сказала:

— Почему Виктору пришлось уйти? Ты же знаешь, что он не должен был так поступать. Отец хотел, чтобы он остался здесь и работал на заводе. Но нет, Виктору надо было сделать по-своему. Надеюсь, в Лондоне ему станет очень плохо! Он поранится и умрет от заражения ядом!

Когда собеседник Гарриет ответил, ее лицо исказила сердитая гримаса.

— Так вот, можешь сказать отцу, что я запрусь в платяном шкафу и уморю себя голодом. Виктор обещал мне, что никогда не уйдет из дома. Он это обещал.

Гарриет Таунсенд пронзила меня полным вызова взглядом. Однако в следующее мгновение вызов сменился испугом, затем страхом, ее глаза стати большими и уста раскрылись. Она была готова заплакать.

— Не бей меня! — молила она, отодвигаясь к другому концу кровати. — Извини! Я не хотела так сказать! Пожалуйста, не бей меня!

Защищаясь, ребенок поднял руки и кричал:

— Не бей меня!

Подавшись вперед, я не к месту пробормотала:

— Гарриет…

Над моей головой загорелся свет. Я обернулась и удивленно захлопала глазами.

— Что ты здесь делаешь?

Я крепко зажмурила глаза, затем открыла их и увидела бабушку, стоявшую в дверях. Она как-то странно смотрела на меня.

— Я… я…

— Ты должна спать, — сказала она.

В комнате было все по-прежнему. Странный свет исчез, Гарриет тоже, и казалось, что резкий холод немного ослаб. Ничего не понимая, я взглянула на бабушку. Разве она ничего не видела? Разве она не слышала?

— Мои… мои шлепанцы, — запинаясь, сказала я, — я пришла забрать свои шлепанцы.

— Я слышала, что ты разговаривала.

— Да. Получилось глупо, я ушибла ногу в темноте. Да вот же они.

Я наклонилась и подняла свои шлепанцы. Затем мы выключили свет и закрыли дверь спальни. Мне хотелось узнать, как долго бабушка стояла здесь и что она услышала. У дверей спальни бабушка чмокнула меня в щеку.

— Спокойной ночи, дорогая. И не отходи далеко от обогревателя, а то простудишься.

Бабушка вошла в свою комнату, выключила маленькую лампочку, и все погрузилось в темноту. Я стояла на верхней лестничной площадке, понимая, что они здесь, но не видела их и переживала мгновения загадочной встречи с Гарриет. Ее жалобный голосок все время звучал в моих ушах.

Что же я видела? Плод своего воображения, возможно, на мою неустойчивую психику оказало воздействие проживание в чужом доме? А что если я ее и в самом деле видела?..

Внизу пришлось ощупью пробираться в темноте, чтобы найти дверь гостиной. Вдруг откуда-то издалека донесся едва слышный звук. Я покрылась гусиной кожей. Казалось, будто меня навечно заманили в огромную, сырую пещеру. Где-то высоко сквозь древние сталактиты плыли звуки пьесы Бетховена «К Элизе» и отдавались жутким эхом.

— Нет… — невольно прошептала я. Каковы бы ни были истоки этих звуком, у меня не было сил слушать их.

Я отчаянно искала дверь гостиной, и наконец та под напором моего тела отворилась. Но я была не одна. В комнате, прислонившись к каминной полке, стоял молодой человек и улыбался мне. В руке он держал рюмку с каким-то темным напитком.

— Сегодня отвратительная погода, — сказал он, жестом приглашая меня подойти к камину.

Я как идиотка торчала в дверях и глазела на камин. В нем горели поленья и ревел настоящий огонь. Газовый обогреватель исчез. Добрые глаза молодого человека недоуменно уставились на меня.

— Ты промок до нитки, — игриво сказал он. — Так тебе и нужно.

Ничего не понимая, я посмотрела на свои джинсы, футболку, затем оглянулась через плечо. Позади меня стоял еще один молодой человек, он повесил на крючок в коридоре промокшее пальто и стряхнул шляпу о колено. Инстинктивно я прислонилась к серванту. Мое тело онемело, конечности отяжелели и не слушались. Удары пульса отдавались в ушах и, наверно, были слышны во всем доме.

Не знаю, ужас ли придавил меня к серванту, но, когда мимо меня прошел Виктор Таунсенд, я была так заворожена, что не могла даже вздрогнуть, хотя следом за ним ворвался холодный ночной воздух.