Наконец силуэты приблизились настолько, что мне показалось, будто они сейчас коснутся меня. Они слились в темное пятно, похожее на занавеску, и сомкнулись надо мной.

Когда я очнулась, в комнате было все спокойно, ничего не изменилось. Рядом со мной сидела бабушка, тихо вязала и бормотала про себя. Перед нами горел знакомый газовый обогреватель, а на каминной полке тикали часы. Они показывали всего лишь несколько минут десятого.

— Ты много успела посмотреть? — спросила бабушка, не поднимая головы.

— Много… чего?..

Я коснулось рукой лба и вытерла пот. Моя футболка промокла насквозь.

— Празднование юбилея королевы. Его много показывали по американскому телевидению? — Бабушка подняла голову. — Мне бы хотелось узнать твои впечатления… Послушай, что случилось? Тебе плохо?

— Нет, бабуля… Мне просто… Я задремала. Я начала дремать и, похоже, не расслышала тебя.

— Ничего страшного, дорогая, завтра еще наговоримся, а теперь пора спать.

Пока бабушка с трудом поднималась, я умоляюще смотрела на нее, пытаясь найти способ рассказать ей, что произошло, поведать ей о своих страхах, но язык не слушался. Она убрала свое вязание в сумку, повесила ее на подлокотник кресла и подошла, чтобы чмокнуть меня в щеку.

— Храни тебя Бог, — пробормотала она почти мне в ухо. — И пусть он благословит тебя за то, что ты приехала.

— Спокойной ночи, бабуля, — слабым, еле слышным голосом сказала я.

— Спокойной ночи, дорогая. Ты ведь знаешь, как прибавить огонь, если понадобится?

— Да.

Я встала и проводила бабушку, затворила дверь и проверила, плотно ли она закрыта, затем прислонилась к двери и прижалась к ней лицом.

Что же случилось всего минуту назад? Что вызвало у меня столь тошнотворное ощущение? Будто я попала в какой-то странный вихрь Времени, будто «они» уже возвращались, но, видно, присутствие бабушки помешало этому и столкновение с ней вызвало этот катаклизм. Будто реку преградили дамбой, что отбросило поток воды и породило водовороты.

От вращения меня тошнило, и я сомневалась, доберусь ли на ослабевших ногах до кресла. Теперь, когда из комнаты исчез ледяной холод, мне стало очень тепло, к лицу прилила кровь, и оно горело, словно в лихорадке. Я отвернулась от двери, собираясь убавить пламя обогревателя, и вдруг оказалась перед Джоном Таунсендом.

От изумления открыв рот, я отшатнулась к двери. Он не шелохнулся. Стоя посреди комнаты, Джон держал рюмку бренди и часто посматривал на часы. Он проявлял нетерпение, будто ждал кого-то.

«А какой сейчас год?» — спрашивала я себя, чувствуя, как необычный жар от ревущего в камине огня бьет мне в лицо. Поленья были сложены высокой горкой, они ярко пылали, и огромные языки пламени устремились к трубе. Блики от огня падали на лицо Джона, делая резкими его обычно мягкие черты. Его волосы, не такие темные, как у Виктора, сверкали, словно полированные каштаны, а теплые карие глаза отдавали золотом.

Я изумленно смотрела на него, удивляясь, что чувствую не страх, а с нетерпением жду, чему стану свидетелем на этот раз. Комната выглядела точно так же, как предыдущим вечером. Безделушки викторианской эпохи лежали вокруг шкафа и другой мебели, казавшейся новой, обои так же ярко блестели. Джон вдруг поднял голову и посмотрел прямо на меня.

— Где ты пропадала? — сердито спросил он.

Я немного повернула голову и вздрогнула, увидев Гарриет рядом со мной. Она была совершенно настоящей, будто жила сегодня. Я могла ее хорошенько разглядеть и поклясться, что вижу живую, дышащую, цветущую девушку. Гарриет стала чуть старше — сейчас ей было лет пятнадцать, возможно, даже шестнадцать — она носила другое платье, раньше рукава прилегали, теперь их украшали буфы.

— Только что приходил почтальон, — раздался голос Гарриет, такой чистый и твердый, будто она и в самом деле здесь стояла. — Виктор прислал письмо.

На ее лице и в движениях рук были признаки какого-то необычного волнения, хотя мне казалось, будто Джон этого не замечал. Гарриет держала спину очень прямо, ее жесты были машинальными. А говорила она так, словно никак не могла совладать со своим голосом.

— Виктор? Дай-ка письмо сюда.

— Оно адресовано отцу.

— Я первым прочитаю его. Давай же, Гарриет.

Гарриет сделала шаг вперед и протянула ему письмо. В это мгновение я заметила быстрое движение другой руки Гарриет, мне показалось, что она чуть отодвинулась от брата, как бы тайком что-то пряча в юбке. И тут я увидела, что это было второе письмо, которое Гарриет бережно сжимала в другой руке, и стоило только Джону отвернуться, как она спрятала его в потайной карман юбки.

— Что он пишет? — громко поинтересовалась она.

Джон молча читал несколько минут, затем передал письмо Гарриет.

— Возьми, сама прочитай. Ты ему пишешь, Гарриет?

— Конечно, пишу. Ведь никто из вас не хочет писать ему. — Все следы опасений исчезли с лица Гарриет, она взяла письмо и стала жадно читать. — Ах, Джон! — отчаянно воскликнула она. — Он собирается ехать в Эдинбург!

— Виноват Листер, — заключил брат, поворачиваясь к огню. — Этот выскочка.

— Мистер Листер отличный хирург, Джон. Ты же помнишь, он ассистировал, когда королеве оперировали руку. Он не выскочка.

— Ты не могла забыть, что десять лет назад Листер в Лондоне довел всех до того, что его чуть не вышвырнули за призывы начать вивисекцию и оскорбление хирургов королевского колледжа. Он ведь обвинил королевский колледж в средневековой отсталости!

— Джон, я ничего не знаю об этом, но из письма следует, что мистер Листер убедил нашего Виктора отправиться в Шотландию.

— К тому же он не верит в Бога.

Гарриет читала дальше и качала головой.

— Мистер Листер — квакер. Если человек не принадлежит к англиканской церкви, то это еще не значит, что он атеист. Джон, ты только послушай. Виктор пишет об экспериментах. Он пишет об исследованиях. — Она взглянула на Джона полными ужаса глазами. — А я думала, что он хочет стать врачом, а не ученым!

— В наше время трудно отличить врача от ученого. Вот что я скажу, Гарриет. Наш Виктор сам не знает, чего хочет. Похоже, он отравился всеми этим карболовыми испарениями!

— Неужели такое может случиться? — Гарриет снова принялась за письмо. — Виктор пишет, что уже получил назначение и будет зарабатывать хорошие деньги.

Джон презрительно скрестил руки на груди и прислонился к каминной полке.

— Давно пора. Твой брат уже три года живет за счет государства. А я все время надрываюсь на этом чертовом заводе, чтоб ему провалиться. Понимаешь, Виктор страдает манией величия. Он вообразил себя новым Луи Пастером.

— Разве так плохо, Джон, если он найдет способ, как вылечить еще одну болезнь? Например, холеру!

— Защищай его, сестричка. Но пожалуйста, определись — хочешь ли ты, чтобы он поехал в Шотландию или вернулся домой?

Признавая свое поражение, Гарриет опустила руку, в которой держала смятое письмо. У нее вырвался вздох.

— Не знаю. Я надеялась, что он вернется в Уоррингтон и займется частной практикой. Но если в Шотландии ему будет лучше…

— Кому может быть лучше в этой богом забытой стране!

Вдруг Гарриет обернулась, будто услышала что-то.

— Наверно, пришел фотограф. Надо предупредить маму.

Я видела, что Гарриет выбежала из комнаты и исчезла на кухне. Вскоре она снова появилась, следом за ней шла какая-то женщина. Миссис Таунсенд была внушительных размеров, она передвигалась, словно паровая машина. Ее платье, фасон, которого, видно, отставал на несколько лет от фасона платья Гарриет, было из черного бомбазина с высоким воротником, опущенными плечами и огромным турнюром. Это широкое платье, более громоздкое, чем платье Гарриет, занимало большую часть гостиной и показалось мне старомодным. Ног миссис Таунсенд не было видно, что придавало ей сходство с железнодорожным локомотивом. Она ходила, выпятив пышную грудь. Лицо этой женщины было суровым и некрасивым, судя по всему, она не стремилась улучшить свою внешность. Густые длинные волосы, скрученные на голове, прикрывал маленький белый чепчик, отчего она напоминала королеву Викторию, только была выше ростом.