Хотя мне было страшно, желание найти альбом одержало верх. Я осторожно подошла к двери и открыла ее.

Коридор, та самая бездонная пещера, дышавшая ледяным холодом, зиял передо мной. Мои глаза округлились, напряглись. Возникли ассоциации с туннелем, у которого нет конца. Позади остались тепло, свет и уютная гостиная, а впереди лежала таившая опасность темнота, дышавшая неземным холодом. Однако соседняя комната манила меня, заглушая страх. В альбоме Таунсендов я найду ответы. Мне надо все узнать.

Все случившееся до сих пор не причинило мне никакого вреда. Действительно, две сцены в гостиной получились довольно веселыми и приятными и не таили никакой опасности. Так почему же сейчас, приближаясь к двери гостиной, я почувствовала, как от страха мое тело покрывается гусиной кожей? Внутри все сжималось, переворачивалось, будто предостерегая, что дальше идти не следует. Чего мне бояться сейчас, если совсем недавно я наблюдала, как фотограф снимает семью Таунсендов? Возникло ощущение, будто воздух вокруг насыщен злом, будто я вторгаюсь в пространство, которое удалено от Джона, Гарриет и ревущего огня в камине. Я чувствовала, что дьявольские злодеяния, произошедшие в этом доме много лет назад, сосредоточились в этой точке. Это ощущение я познала два дня назад, когда застала Виктора склонившимся над моей кроватью. Тогда на мне сказался сам воздух, наводящая страх аура, которая исходила из темноты, словно там затаились зловещие силы. Сейчас, после того как я покинула уютную гостиную и сама вошла в темный, похожий на катакомбу коридор, со мной случилось то же самое.

Да, меня здесь ждут.

Я нащупала дверь в малую гостиную и взялась за ледяную ручку, к которой уже давно никто не прикасался. Дверь в моей комнате оказалась чуть-чуть приоткрытой. Разве я не оставила ее совсем распахнутой? Мне показалось, будто она находится очень далеко. Во рту и в горле стало непривычно сухо, по спине потекли струйки пота. Сердце ритмично стучало в груди, словно спрашивая: «Что ты найдешь там, на другой стороне?» Разум охваченный страхом, но не способный заставить меня вернуться, ответил: «Мы обязательно должны найти тот альбом…»

Повернула ли я ручку или толкнула дверь, но в следующее мгновение она широко отворилась. Впереди была бесконечная ночь, запах минувших веков и тлена, запах смерти и забвения.

Прежде чем войти, я оглянулась на свою гостиную. Дверь теперь была плотно закрыта, так что свет через нее не проникал. Хотя это должно было насторожить меня, я чувствовала себя спокойной, больше ни о чем, кроме альбома, не думала. Мое тело как будто лишилось собственной воли. Та же невидимая сила, которая побудила меня искать альбом, теперь затягивала в это помещение.

Стук собственных зубов напугал меня, но я не сдвинулась с места и пыталась разглядеть это помещение. Оно уходило в бесконечность, в вечную ночь, в ничто, туда, где не осталось никакой надежды. Тот, кто обитал здесь, не мог быть счастлив.

Я инстинктивно подняла руку и нащупала выключатель. Каким-то чудом над головой загорелась лампочка и осветила обстановку комнаты. Крупногабаритная мебель была накрыта белыми простынями, утопавшими под толстым слоем пыли, под ними виднелись ножки кресел и столов. Ободранный голый деревянный пол, забитый досками камин, скрытое заплесневелыми шторами окно. Старинное шведское бюро с выдвижной крышкой, стоявшее слева от меня, покрывал толстый слой пыли. Я осторожно приблизилась к бюро, боясь, как бы мое присутствие не потревожило хрупкий покой этой комнаты. Меня преследовало необъяснимое ощущение, будто за мной наблюдают, хотя окна не было видно и нигде не висели картины. Коря себя за столь живое воображение, я твердо взялась за край крышки шведского бюро и, напрягшись до предела, приподняла ее. Скрытые механизмы отозвались грохотом, забитые пылью планки затрещали и застонали под нажимом моей руки. Она выдвинулась до половины и дальше не шла.

Наклонившись, я заглянула под крышку и увидела, что поверхность стола завалена старыми бумагами, книгами, коробками и всякой всячиной. Ящички для бумаг большей частью пустовали, некоторые были забиты желтыми конвертами. В нос ударил запах плесени, мне стало дурно. Не видно было ничего, что напоминало бы фотоальбом.

Но оставались еще выдвижные ящики. В самом центре был длинный ящик, еще три глубоких ящика сбоку достигали пола. Первый никак не выдвигался, а мои пальцы замерзли и болели, так что я не могла приложить больших усилий. Следующий ящик легко выдвинулся, но оказался пустым. Третий был заполнен обертками для подарков к Рождеству и дням рождения, спутавшимися лентами, парой проржавевших ножниц. Я пыталась открыть последний ящик, предчувствуя бесплодность своих поисков и гадая, что делать дальше, как он наконец-то выдвинулся. Сверху стопки рассыпавшихся газет лежал семейный фотоальбом.

Уходя из этого помещения, я обнаружила, что дверь моей гостиной теперь широко открыта. Мои мысли были так заняты семейным альбомом, что это обстоятельство осталось без внимания. Мне все лишь снова померещилось, точно так же, как я выдумала затаившую угрозу атмосферу в маленькой гостиной. Разумеется, это лишь плод воображения моего слишком возбужденного мозга, да и мрачная обстановка тому способствовала.

Вернувшись в свою комнату, я плотно закрыла дверь и впервые поняла, как отчаянно мне нужен был этот альбом. Вот где хранится вся история Таунсендов. Вот где я найду ответ!

Поудобнее устроившись в мягком кресле перед камином и положив ноги на диван, я, словно собираясь приступить к какому-то ритуалу, убедилась, правильно ли держу альбом, и открыла его.

Первые странички слиплись от плесени, а расползавшаяся гниль превратила бумагу и фотографии в кашу, отдававшую прогорклым запахом. Страницы осыпались, когда я переворачивала их, и при виде столь бессмысленного разрушения сердце больно сжалось. Сколько фотографий погибло, какая часть истории Таунсендов не устояла перед разрушительным действием времени?

Однако, осторожно дойдя до середины альбома, я, к своей радости, обнаружила, что внутри альбом прилично сохранился. С овальных портретов, выцветших и потрескавшихся, на меня смотрели лица пожилых Таунсендов: женщины в кринолинах с прическами времен гражданской войны, мужчины в стоячих крахмальных воротниках, волосы зачесаны вперед, как это было модно в Риме. Сейчас я углубилась в еще более отдаленное прошлое и взирала на лица бабушек и дедушек Виктора. Мое воображение рисовало страсти неведомых предков. Я смотрела на эти лица и пыталась найти характерные признаки внешности. Ведь в моих жилах текла та же кровь.

И вдруг — вот она. Внимательно рассматривая портреты своих предков (с трудом разобрав, что это фотографии 1868 и 1855 годов), я на мгновение забыла о цели своих поисков. Эта фотография меня потрясла. На фоне висевшего на стене плаката «Большой глобус Уайльда» стояли мистер и миссис Таунсенды, а перед ними — Джон и Гарриет. На матери было то же платье из черного бомбазина, отец носил те же красивые усы, на нежном лице Джона светилась чуть заметная улыбка, а у Гарриет один локон случайно повис на ухе. Но я все еще находилась одна в этой комнате, в своем времени, и сидела перед газовым обогревателем. И все же теперь у меня не осталось никаких сомнений в том, что за мгновение до этого я покинула свое время и очутилась в другом веке.

Под фотографией четкой спенсеровской ручкой была выведена дата — июль 1890.

Как это было возможно?

Я неосторожно выпустила альбом из рук, и он упал на пол. Голова разболелась, в висках ныло и стучало почти так же, как утром. С моих уст слетел стон, но оставшиеся без ответа вопросы мучили сильнее головной боли. Как это возможно? Однако это было возможно, ибо такое случилось. В альбоме лежала та же фотография, которую мистер Камерон снимал всего час назад. Я сама это видела.

Вот Гарриет с непослушным локоном, на ней была темная юбка, в левом кармане которой хранилось тайное письмо. Фотография стала свидетелем, остановила мгновение и запечатлела его для грядущих поколений. Тем не менее я оказалась свидетелем того события и чуть не стала его участницей, будто все произошло на самом деле и наполнилось плотью, кровью и голосами. Я ощущала запах от вспышки магния!