Мой друг — не только автор литературных заметок и стихов. Профессор Накамото преподает русский язык в школе при обществе «Япония — СССР». Как-то он привел меня в эту школу, которая напоминала больше контору скромной, близкой к разорению фирмы. Но какие энтузиасты работают там и учатся! Как жадно ловили они каждое русское слово, когда по просьбе профессора я выступил специально для записи на магнитофон с рассказом об изучении японской литературы в СССР. Сотни и тысячи людей прошли через стены этой школы, пополнили свои знания о нашей стране, ее культуре и науке, стали искренними друзьями советского народа.

Нобу — прекрасный чтец-декламатор. Пожалуй, никто с таким мастерством, как он, не мог прочитать знаменитое стихотворение Такамура Котаро «Наивный лепет». Нежность и лиризм, которые вдохнул поэт в строки, обращенные к его жене Тиэко, удваивались, учетверялись благодаря задушевным интонациям, искренности и драматизму исполнения.

С Нобу связаны и мои первые совместные с ним выступления о творчестве Огума Хидэо — в Библиотеке иностранной литературы, на радио — и встречи с Андреем Вознесенским, о котором он с другом-оператором готовил фильм для Японии… Но, пожалуй, самым впечатляющим из того, что принесла мне дружба с этим человеком, была встреча с «великим национальным поэтом Японии», как категорически утверждал Нобу, да и не он один, — встреча с Назымом Хикметом.

Для Накамото это была вторая встреча с Назымом. В воспоминаниях о поэте, опубликованных в газете «Акахата», Накамото писал, что мечтал увидеть поэта еще весной 1961 г., на чрезвычайной сессии афро-азиатских писателей, но, к сожалению, болезнь помешала его приезду.

Переводчик поэзии Назыма Хикмета, Накамото не уставал поражаться его неизбывной энергии, его неутомимому служению людям. Еще задолго до того, как появились первые переводы стихов Назыма на японский, в Японию пришла слава о нем — убежденном, непоколебимом борце за мир. И этим он сразу стал близок многим японцам. Они видели в нем защитника и выразителя своих национальных и общечеловеческих интересов. Слова Алексея Суркова, сказанные в юбилей Назыма Хикмета, отражают, мне кажется, как раз те черты поэта, которые еще до прихода его поэзии в Японию породили к нему чувства глубокого уважения и признательности: «Я еще его знаю как человека, для которого жизнь человечества, болезни и опасения человечества всегда были наравне с его лирическими волнениями… Он всегда прям, искренен перед лицом людей, во имя которых он жжет свое сердце».

С той поры, когда в 1955 г. с трибуны Всемирного конгресса мира в Хельсинки прозвучали стихи Назыма Хикмета о девочке, погибшей в Хиросиме, о японских рыбаках, пострадавших от испытаний водородной бомбы у атолла Бикини, имя поэта приобрело ту особую популярность, граничащую с поклонением, равной которой трудно найти в современном мире поэзии.

В год шестидесятилетия поэта на острове Кюсю состоялась необычная демонстрация. Ее устроили школьники старших классов. Вместо учебной экскурсии, положенной во время каникул, они организовали марш мира. К прохожим были обращены строки Назыма Хикмета — в руках школьников пестрели урны, оклеенные текстом «Маленькой мертвой девочки»:

Эти строки стали известны во всем мире. Во Франции еще Жерар Филип читал их на грандиозном митинге демократических сил, протестовавших против испытаний атомной бомбы. Куда бы ни приезжал Назым Хикмет, всюду читали эти стихи, особенно дети, пионеры, школьники. Строки эти вошли в сотни книг на разных языках. Пожалуй, нет страны, где бы их не знали.

Как-то по просьбе журнала «Советская женщина» Назым Хикмет написал небольшую заметку для японских читателей. Она называлась «От всей души благодарю японских сестер». Поэт был благодарен за добрые слова в его адрес, за любовь к нему и за любовь к его «маленькой девочке», погибшей от атомной бомбы. Он говорил, что японская девочка умерла, но потом восстала из пепла и зашагала по всему свету. Она появлялась в вагонах поездов, летящих по Шотландии, смотрела с плакатов на стенах парижских кварталов, и по ночам, прячась от полицейских глаз, стучалась в двери на его родине, в Турции. Поэт встречался с нею и в болгарской деревне, и на сцене театра в Москве, и в Вене, и в городах Индии. О ней пел Поль Робсон. О ней говорило токийское радио.

«В день памяти жертв атомной бомбы, — писала поэту читательница из Японии Кавакита Вака, — мои товарищи и я вместе с вашей „маленькой девочкой“ ходили по улицам, стучали в любую запертую дверь. Мы обращались с призывом то к прохожим, обливавшимся потом от страшной жары, то к людям, проводящим время после ужина в семейном другу. И мы верим, что все они прониклись еще большим отвращением к войне…»

…Накамото, переводчик «Маленькой мертвой девочки», не встречал Назыма Хикмета в Токио. Он встретил его в Москве, в музее Маяковского. Это случилось зимой 1962 г., когда Нобу стажировался на курсах при МГУ.

— Обязательно приходи ко мне в гости. Обязательно, брат мой, приехавший из Японии! — сказал ему Назым Хикмет.

И Нобу, с трудом сдерживая волнение, ответил в тон ему:

— Обязательно приду, мой Назым!

Обещание свое Нобу выполнил лишь через полгода — все не решался по разным причинам беспокоить известного поэта, чьи стихи он по-прежнему читал в советских газетах.

И вот наконец в телефонной трубке раздался глухой гортанный голос:

— A-а, брат мой! Почему ты не появляешься у меня в доме? Сказал, что скоро придешь. Я жду тебя!

Нобу тут же позвонил мне и попросил поехать к Назыму Хикмету вместе с ним.

Дверь нам открыл молодой человек. Из глубины квартиры донесся знакомый голос:

— Добро пожаловать, брат! Заждался!

Хозяин дома, в джинсах и легкой летней рубашке, радостно обнял своего «японского брата». И поцеловал его в щеку. Ошеломленный встречей, Нобу с трудом дотянулся до щеки Назыма.

Нобу представил меня Назыму Хикмету как переводчика «поэзии Хиросимы» и знатока творчества Огума Хидэо. В рукопожатии Назыма ощущалась сила, и я невольно забыл, что передо мной автор «Разговора с Лидией Иванной», человек, не так давно перенесший инфаркт, пролежавший четыре месяца на спине. Бодрость, жизнерадостность Назыма Хикмета, его простота в обращении заставили нас забыть о несоответствии нашего с ним возраста и положения. Незаметно пришла раскованность.

— Да ты не стесняйся, не стесняйся, — с дружеской фамильярностью подбадривал радушный хозяин младшего «японского брата».

— Ведь и я азиат. В этом есть свои плюсы и минусы… Наша восточная стеснительность часто мешает нам жить.

Он обнял Нобу за плечо, и мы направились в дальнюю комнату.

— И в моей Турции, и в твоей Японии — одно и то же, — продолжал Назым, — все мы всегда рады гостям, даже чересчур. За это я и советских людей люблю. Правда, приходится отрывать время от работы. Но теряешь одно — находишь другое… Очень рад тебе, брат мой, очень люблю японцев.