Для Филарета священники были такими же «должностными лицами», как чиновники или военнослужащие. Поэтому его особый гнев вызывали «беглые попы», оставившие Синодальную церковь и перешедшие в старообрядчество. Митрополит утверждал: «Мысль позволить должностному лицу безнаказанно дезертировать или скрываться где хочет, есть разрушительная для общественного порядка… По закону беглого священника, как и всякого беглого, следовало бы тотчас поймать и отослать к суду».

В 1827 году правительство Николая I приняло два закона, направленных против «беглых попов». Им не дозволялось переезжать с места на место для исполнения треб, а староверам-поповцам вообще запрещалось принимать священнослужителей, переходящих из государственной Церкви. В том же году переход в старообрядчество («совращение в раскол») был объявлен уголовным преступлением. Так началось новое гонение на благочестивых христиан, сохранивших верность «древлему благочестию».

В 1838 году правительство издало бесчеловечный закон, разрешающий насильно присоединять детей «раскольников» к официальной Церкви и отдавать в кантонисты[150]. Прежде всего, этот закон касался староверов-беспоповцев, браки которых не венчались, а потому считались «незаконным сожитием» и «любодеянием». Дети, прижитые в таких браках, считались незаконными и даже «сиротами».

Писатель Н.С. Лесков в записке «О раскольниках города Риги» рассказывает, как этот закон осуществился в Прибалтике, где издавна существовали многочисленные беспоповские общины. Рижский полицмейстер получил предписание: «Немедленно, но с осторожностью, внезапно и совершенно негласно взять в распоряжение полиции круглых раскольничьих сирот — как мальчиков, так и девочек»[151].

На маленьких старообрядцев начались облавы, и несчастные дети прятались от полиции. Ненастной поздней осенью они укрывались в холодных балаганах на конском рынке, где их находили ночные патрули и доставляли в участки, а оттуда в храмы — для присоединения к Синодальной церкви через миропомазание.

Облавы и насильственное присоединение или, как говорили староверы, «примазывание» продолжались до середины XIX века. В 1850 году рижский полицмейстер докладывал начальству о таком случае: квартальный надзиратель вел в храм мальчика-беспоповца Андриана Михеева. Его провожала сестра Марфа, всю дорогу отговаривавшая брата от «примазывания». При этом она говорила: «Хоть и голову тебе отрежут — не поддайся!»

Далее, как сообщает полицейский, «она громким плачем возбудила внимание проходящей публики, и несколько человек сопровождали ее к церкви. По прибытии на место Марфа насильно ворвалась в церковь, стала позади своего брата, произнося жалобы. И, когда священник хотел приступить к обряду присоединения, Андриан сего не дозволил, так что св. миропомазание должно было оставить». Брат и сестра были арестованы.

А в 1857 году, уже при императоре Александре II, не менее драматичная история произошла в Дерптском уезде Эстляндии. Граф Сологуб, чиновник особых поручений прибалтийского генерал-губернатора, рассказывал в донесении начальству: «В комнату мою ворвались крестьянин и крестьянка, с воплем и слезами кинулись на пол и начали просить защиты против священника. Сбежавшаяся моя семья не могла утешить почти ослепшую, рыдающую мать, вопиющую, что у нее отнимают детей»[152].

Выяснилось, что крестьянин Осип Дектянников — беспоповец, но записан в метрической книге Успенской церкви города Дерпта (Тарту). Его дети Иван, Василий и Андрей были крещены в старообрядчестве. Местный священник насильно перекрестил мальчиков. Тотчас же после перекрещивания тринадцатилетний Василий кинулся в реку, чтобы «смыть с себя священную печать дара Духа Святого».

Власти решили отобрать сыновей у Дектянникова и «передать на воспитание православным родственникам или опекунам». Родители вынуждены были прятать детей.

Из этой истории Сологуб сделал неутешительный вывод: «Раскольники не имеют пред законом ни наставников, ни молельни, ни жен, ни детей, ни прав, ни обязанностей. Они не возвышены до степени разумного общества, а унижены до степени стада без пастыря». Эти горькие слова как нельзя лучше характеризуют тогдашнее отношение властей к староверам всех согласий.

В 1848 году правительство Николая I издает еще один закон, призванный уничтожить главный оплот старообрядчества — купечество. От всех торговцев и промышленников потребовали предоставить удостоверения, что они принадлежат к Синодальной церкви.

В противном случае их могли исключить из гильдий и лишить сословных прав, с которыми было связано и освобождение от воинской повинности — 25-летней рекрутчины. Купцам предстояло выбирать: или отречься от веры, или как-то приспосабливаться.

В связи с указом были подготовлены списки московских купцов-староверов (более 500 семей). Некоторые из них, не выдержав давления, заявили о переходе из «раскола» в единоверие. Впрочем, большинство из них вернулось в старообрядчество после тош, как в 1856 году нелепый закон был отменен.

Многие вышли из купеческого сословия и записались в мещане, а затем воспользовались неожиданной льготой — для скорейшего заселения основанного в 1848 году городка Ейска (Краснодарский край) староверам было разрешено приписываться к местному купечеству.

Так поступили знаменитые Рябушинские, ревностные прихожане храмов Рогожского кладбища. Павел Михайлович Рябушинский (1820–1899) на перекладных отправляется за 1400 верст за гильдейским свидетельством для себя, брата и зятя. В Москву он вернулся ейским купцом третьей гильдии и числился таковым до 1858 года.

Но власти не ограничились только изданием репрессивных законов. По всей стране разорялись старообрядческие монастыри и храмы, изымались древние книги и иконы. В начале XX века историк А.С. Пругавин писал о тех временах: «Последствия такого порядка вещей достаточно известны… Запечатанные часовни, разоренные скиты, разогнанные по лицу земли скитники и скитницы — дряхлые, бездомные старики и старухи — постоянные, непрерывные набеги на дома сектантов, обыски, аресты старинных книг и икон, бесконечный ряд процессов со множеством лиц, обвиненных в разных “совращениях”, тюремные заключения за постройку часовни, за отпечатание невиннейшей старинной рукописи, какой-нибудь четьи минеи, лишения прав, ссылки, бесконечные этапные скитания, конвои, кандалы, пожизненные монастырские заточения — вот эти последствия»[153].

Обычное для той эпохи описание погрома мы находим в «Соборянах» Лескова. Старгородский протопоп Савелий Туберозов пишет в 1836 году в своей «Демикотоновой книге»:

«9-го мая. На день св. Николая Угодника происходило разрушение Деевской староверческой часовни. Зрелище было страшное, непристойное и поистине возмутительное. А к сему же еще, как назло, железный крест с купольного фонаря сорвался и повис на цепях, а будучи остервененно понуждаем баграми разорителей к падению, упал внезапно и проломил пожарному солдату из жидов голову, отчего тот здесь же и помер. Ох, как мне было тяжко все это видеть. Господи! Да, право, хотя бы жидов-то не посылали, что ли, кресты рвать!

Вечером над разоренною молельною собирался народ, и их, и наш церковный, и все вместе много и горестно плакали и, на конец того, начали даже искать объятий и унии.

10-го мая. Были большие со стороны начальства ошибки. Пред полунощью прошел слух, что народ вынес на камень лампаду и начал молиться над разбитою молельной. Все мы собрались и видим, точно, идет моление, и лампада горит в руках у старца и не потухает. Городничий велел тихо подвести пожарные трубы и из них народ окачивать. Было сие весьма необдуманно и, скажу, даже глупо, ибо народ зажег свечи и пошел по домам, воспевая “мучителя фараона” и крича: “Господь поборает вере мучимой; и ветер свещей не гасит! ” Другие кивали на меня и вопили: “Подай нам нашу Пречистую покровенную Богородицу и поклоняйся своей простоволосой в немецком платье! ” Я только указал городничему, сколь неосторожно было сие его распоряжение о разорении, и срывании крестов, и отобрании иконы»[154].