— Да, глубоко же ты влез.

— Ладно, — решился Гиббонс. — Начистоту. Я сказал, будто могу пойти к ним и сказать, что ты не согласился. Но так не выйдет. Если ты не подписываешься, мне туда хода нет. Ты отказываешься и уходишь, а я пускаюсь в бега.

— Да, побегать тебе придется… — согласился Фрост.

— Придется…

Замолчали. К ним прискакала белка, встала на задние лапки, передние прижала к груди и посмотрела своими бусинами.

— Автор, — заговорил наконец Гиббонс, — утверждает, что Нетленный Центр — фикция, а все его идеи — надувательство чистой воды. Никакой второй жизни нет, такой возможности не существует. А выдумали это лет двести тому назад, чтобы покончить с войнами.

— Погоди! — воскликнул Фрост. — Как они собираются это издать?! Они не могут…

— Могут, — оборвал его Гиббонс. — Конечно, если бы ты узнал, то мог бы воспрепятствовать, оказать давление и…

— Да нет, я имею в виду, что это не может быть правдой!

— А какая разница? — удивился Гиббонс. — Правда или нет, все равно прочтут. Людей заденет за живое. И никакой это не памфлет, у парня — научный подход. Он провел исследования и у него куча аргументов. Все подтверждено документально. Конечно, это может оказаться фальшивкой, только не похоже. За такую книжку любой издатель правую руку отдаст.

— Или четверть миллиона.

— Или четверть миллиона.

— Мы можем пресечь это сейчас, — прикинул Фрост. — Но как только книга попадет в киоски, ее уже не остановишь. На это рассчитывать нечего. Пропустить такую книгу я не могу. Этого мне не искупить.

— Но ведь можно обставить так, — напомнил Гиббонс, — что ничего искупать не придется.

— Даже если и так, — покачал головой Фрост, — они могут устроить ретроспекцию мозга. Сделать отметку, чтобы при оживлении мой мозг прочитали.

— Кто этим станет заниматься, — сплюнул Гиббонс. — Да в памяти, наверное, и не все сохраняется. Но, если тебя это так волнует, я готов уберечь твое доброе имя. Скажу, что узнал про книгу уже после твоей смерти.

— За отдельную плату, конечно.

— Дэн, — расстроился Гиббонс, — ведь ты сам сказал, что мы были друзьями. «За отдельную плату…» Друзья так не говорят. Я бы сделал это по дружбе.

— Да, еще одно, — вспомнил Фрост. — Кто издатель?

— Этого я тебе не могу сказать.

— Но как же я…

— Погоди, Дэн, подумай. Немедленный ответ мне не нужен. Давай встретимся ровно через сутки.

Фрост покачал головой:

— Сутки мне не нужны. Все решено. Потрясенный Гиббонс остекленело вытаращился на Фроста.

— Я навещу тебя. Ты передумаешь. Четверть миллиона! Ты встанешь на ноги!

— Не могу… — Фрост поднялся. — Ты можешь, а я — нет.

И он не может, подумал Фрост.

Гудение в мозгу утихло, и на его место пришло кое-что похуже — холод испуга.

— Скажи Маркусу, — начал он было, но переду мал. — Нет, не говори ему ничего. Маркус сам разузнает. Он понизит тебя в чине, Джо, не забывай. Поймает как-нибудь…

— Дэн! — возопил Гиббонс. — Ты о чем? Что ты хочешь сказать?

— Ничего, — отмахнулся Фрост. — Абсолютно ничего. Но на твоем месте я бы пустился наутек немедленно.

Через полуоткрытую дверь канцелярии Никлос Найт увидел, что в церковь украдкой, почти испуганно вошел человек, обеими руками прижимая к груди шляпу.

Найт ласково улыбнулся — церковь была человеку в новинку, он чувствовал себя неловко и осторожно передвигался по храму, глядя по сторонам так, словно что-то неведомое угрожало ему из темных ниш.

Но в нем чувствовалось и почтение: казалось, он искал убежища или утешения. И это было непривычно — сюда приходили уверенные в себе люди, твердо знающие, что не найдут тут ничего, заходили, лишь отдавая дань обычаю.

Глядя на этого человека, Найт ощутил, как в глубине души что-то шевельнулось, и нахлынуло чувство, о котором он давно забыл, — жажда милосердия, пасторского сострадания.

Пасторское сострадание, вздохнул он. Кому теперь это нужно? Первый раз это чувство пришло к нему еще в семинарии, первый и последний — в жизни оно оказалось лишним.

Найт осторожно приподнялся и тихо ступил под своды храма.

Человек уже дошел до алтаря и, отойдя в сторону, присел на скамью. Прижимая по-прежнему к груди шляпу, он сидел выпрямившись, на самом краешке скамьи и глядел прямо перед собой, огни свечей с алтаря мягкими бликами колыхались на его лице.

Он долго сидел не двигаясь, словно не дыша. Найту, стоящему в проходе, показалось, что он уловил боль, скрытую в этом напряженном выпрямленном теле.

Потом человек поднялся и, продолжая прижимать шляпу, направился к выходу. За это время — Найт был убежден — ни единый проблеск чувства не промелькнул на мертвенном лице посетителя.

Человек, пожелавший обрести здесь что-то, теперь уходил, ничего не найдя и, возможно, полагая, что не отыщет этого уже никогда. Найт последовал за ним к выходу.

— Друг мой, — мягко произнес Найт.

Человек замер и обернулся, страх отразился на его лице.

— Друг мой, — повторил Найт, — могу ли я чем-либо помочь вам?

Человек пробормотал что-то, но с места не двинулся. Найт подошел к нему.

— Вы нуждаетесь в помощи, — сказал он проникновенно. — Я здесь затем, чтобы вам помочь.

— Не знаю, — запнулся тот. — Я увидел, что дверь открыта, и вошел…

— Двери всегда открыты.

— Я подумал… Я надеялся…

— Мы все должны надеяться, — изрек Найт. — Все мы веруем.

— В том-то и дело. — Человек взглянул на него. — Я не верю. Как люди обретают веру? И во что они верят?

— В вечную жизнь, — сказал Найт. — Мы должны верить в нее. И еще во многое другое.

— Но ведь она и так есть, — человек неожиданно разразился грубоватым смешком. — Вечная жизнь у нас в кармане. Что в нее верить?!

— Не вечная жизнь, — поправил его Найт, — но лишь долгая жизнь. А кроме долгой, есть и другая, лучшая, совершенно иная.

— Вы верите в это, пастор? Вы ведь пастор?

— Да, пастор. И я верю в это.

— Тогда какой смысл в долгой? Не лучше ли…

— Не знаю, — покачал головой Найт. — Не могу претендовать на знание. Но и не сомневаюсь в намерениях Господа, допустившего ее.

— Но зачем Ему это?

— Затем, наверное, чтобы мы более подготовленными встретили ее конец.

— Но они говорят, — усмехнулся человек, — про вечную жизнь. О том, что умирать будет не надо. Какая же тогда польза от Бога? Зачем тогда еще какая-то жизнь?

— Что же, — рассудил Найт, — возможно. Но ведь это бессмертие может оказаться вовсе не тем, чего мы ждем, и нас ожидает отчаяние.

— А вы, пастор, как?

— Что? Я не понял.

— Какая жизнь нужна вам? Вы полезете в холодильник?

— Но, собственно…

— Ясно, — хмыкнул человек. — Всего доброго, пастор, и благодарю вас за заботу.

Фрост тяжело поднялся по ступенькам, вошел в свою комнату, закрыл дверь и повесил шляпу на крюк. Устало рухнув в старое, протертое кресло, он огляделся по сторонам. Впервые нищета и убожество комнаты бросились ему в глаза. Кровать в одном углу, плитка и шкафчик с продуктами — в другом. Истертый, местами в дырах, ковер едва прикрывал прогнивший пол. Небольшой стол перед единственным окном — здесь он ел и работал. Несколько стульев и узкий комод, открытая дверца платяного шкафа. Вот и вся обстановка.

Все мы так живем, подумал он. Не я один, миллиарды. Не потому, что нам так нравится, это наша плата за бессмертие.

Он полудремал наедине с горькими мыслями.

Четверть миллиона долларов, бормотал он, и я вынужден отказаться. Нет, признался он себе, не потому, что я выше этого, не в благородстве дело — в страхе. Это могла быть провокация, организованная Эплтоном.

Джо Гиббонс был моим другом и надежным сотрудником, но дружба вполне продается за подходящую сумму. Все мы — Фрост ощутил кислый привкус правды на языке — готовы продаться. Все, без исключения. И только потому, что человек должен платить за вторую жизнь, потому, что должен прийти в нее с капиталом.