Еще более строгие требования предъявлялись к кандидатам на офицерские должности. Ими могли быть офицеры не моложе 25 лет, трезвого поведения, не имеющие долгов, принадлежащие к дворянскому сословию и политически полностью благонадежные. Крещеные евреи и женатые на католичках жандармскими офицерами стать не могли, но занимать чиновничьи должности в полицейских органах им не возбранялось. Обязательной была подписка о непринадлежности к тайным обществам.

На протяжении всей истории существования корпуса он никогда не испытывал недостатка в офицерских кадрах. Объяснялось это высоким социальным статусом жандармов, их независимым положением в провинции и более высоким — примерно в три раза больше, чем в армии, материальным обеспечением.

С годами кадры Третьего отделения росли и расширялись: в 1862 году в его составе было 36 чиновников, в 1873 году — 58, в момент ликвидации в 1880 году вместе со сверхштатными — всего 72. Но все равно как-то все это не вяжется с укоренившимися в нашем деформированном историческом сознании постулатами о грозной, мрачной и неумолимой бюрократической машине самодержавия!

В 1862 году на секретные расходы Третьего отделения отпускалось из казны ежегодно 38 685 рублей 71 копейка. Тогдашний начальник вышеуказанного ведомства и шеф Отдельного корпуса жандармов генерал-адъютант князь В. А. Долгоруков в прошении на высочайшее имя писал: «По современным политическим обстоятельствам упомянутая сумма оказывается далеко недостаточною для удовлетворения предназначенных для нее расходов». Император санкционировал увеличение этих расходов до «50 тысяч рублей серебром в год». Сверх этой суммы «на содержание тайных агентов в Париже и Берлине и для подписки на заграничные журналы» отпускалось ежегодно всего 2886 рублей 53 копейки.

…Итак, в июле 1826 года создатель этой новой си стемы политического розыска и сыска Бенкендорф был назначен главным начальником Третьего отделения, шефом Корпуса жандармов и командующим Императорской Главной квартирой, сосредоточив, таким образом, в одних руках руководство «высшей полицией», ее исполнительными жандармскими формированиями на местах и личной охраной императора.

Не будем утомлять читателя описанием этой колоритной фигуры российского политического розыска. Приведем лишь один небольшой, но достаточно яркий эпизод из его жизни. 7 ноября 1824 года на Петербург обрушилось одно из самых страшных за всю историю имперской столицы наводнений, воспетое Пушкиным в «Медном всаднике». Александр I, наблюдавший за разгулом стихии из окон Зимнего дворца, пытался организовать спасение гибнущих в бурных водах разбушевавшейся Невы верноподданных. По свидетельству очевидца тех событий, изложенных в публикации С. Адлера «Описание наводнения, бывшего в Санкт-Петербурге 7 числа ноября 1824 года», «Его Величество… Высочайше повелеть соизволил генералу Бенкендорфу послать 18-весельный катер Гвардейского экипажа, бывающий всегда на дежурстве близ дворца, для спасения утопавших. Генерал сей… сам перешел через набережную, где вода доходила ему до плеч, сел не без труда в катер… и на опаснейшем плавании, продолжавшемся до трех часов ночи, имел счастье спасти многих людей от явной смерти…». Князь С. М. Волконский (1860–1937), внук декабриста С. Г. Волконского и правнук А. X. Бенкендорфа, камергер и директор Императорских театров, выпустивший в Берлине в эмиграции пронзительную по своему человеческому звучанию книгу «Мои воспоминания. Родина» (1923), пишет, что в родовом поместье Бенкендорфов Фалле, под Ревелем, на стене в столовой «…висит картина, изображающая древнюю старушку… Это портрет женщины, которую прадед мой, граф Бенкендорф, спас во время наводнения».

Приведем один пример из деятельности Третьего отделения, который свидетельствует о тонком профессиональном подходе его сотрудников к решению самых деликатных задач. Сотрудник отделения А. А. Ивановский в своих воспоминаниях о А. С. Пушкине описывает период, когда тот в связи с начавшейся Русско-турецкой войной в апреле 1828 года обратился к Бенкендорфу с просьбой прикомандировать его к императорской канцелярии на Кавказе. Последовал высочайший отказ, и поэт впал в полную прострацию, а фактически заболел. А. А. Ивановский посетил Пушкина в гостинице Демута, убедил его в том, что Николай I не мог поступить иначе, опасаясь за жизнь «царя скудного царства родной поэзии», и предложил ему присоединиться на выбор к трем походным канцеляриям: Бенкендорфа, Нессельроде или Дибича, а то вообще отправиться в Кавказскую армию Паскевича. Нужно было видеть, пишет Ивановский, как воспрянул Пушкин при этом предложении. На прощание «бунтовщик» Пушкин горячо обнял сотрудника Третьего отделения Ивановского. При этом поэт прекрасно знал, где работал «милейший Андрей Андреевич».

После разгрома движения декабристов бдительное око Третьего отделения строго контролировало внутриполитическую жизнь страны, не давая ни малейшей поблажки ни «западникам», ни «славянофилам». Единственная крупная оппозиционная режиму подпольная организация «западников» — кружок петрашевцев — совместными усилиями Министерства внутренних дел и Третьего отделения была ликвидирована в 1849 году и большинство ее активных членов, включая М. В. Петрашевского (1821–1866) и Ф. М. Достоевского (1821–1881), были отправлены в Сибирь на каторгу. Характерна реакция управляющего Третьим отделением генерала Л. В. Дубельта на это событие в его «Записках»:

«Вот и у нас заговор! — Слава Богу, что вовремя открыли… Выслать бы их из России как людей, недостойных жить в своем Отечестве… Такие меры принесли бы чудесные плоды… А то крепость и Сибирь, сколько ни употребляют эти средства, все никого не исправляют; только станут на этих людей смотреть, как на жертвы, станут сожалеть об них, а от сожаления до подражания недалеко»[30].

Аналогичная судьба постигла славянофильское тайное общество «Кирилло-Мефодиевское братство», члены которого, известный русский историк Н. И. Костомаров (1817–1885) и украинский поэт Т. Г. Шевченко (1814–1861), были заключены в 1847 году в Петропавловскую крепость, а затем высланы под надзор полиции. Несомненный интерес, по нашему мнению, представляет сделанная по поводу этой организации в январе 1862 года дневниковая запись Дубельта, выражающая как официальную третьего отделения, так и его личную точку зрения:

«Эти господа имели намерение сделать из Малороссии государство самостоятельное и отодвинуть ее к временам Гетманщины и Гайдаматчины… При осмотре бумаг этих господ найдены в портфеле Шевченко дурно нарисованные, самые безнравственные картинки, большая часть из них составляла карикатуры на Особ Императорской фамилии и, в особенности, на Государыню Императрицу; и самые неблагопристойные стихи на счет Ея Величества. Когда спросили Шевченку: что это? — он отвечал: „Простите, вперед не буду!“ …Они в 1847 году были разосланы в разные отдаленные губернии. Ныне царствующий государь простил Шевченку, он возвратился в Петербург и перестал пьянствовать потому, что допился до водяной болезни, от которой и умер. Надо было видеть Шевченку, вообразите человека среднего роста, довольно дородного), с лицом, опухшим от пьянства, вся отвратительная его наружность, самая грубая, необтесанная, речь мужицкая, в порядочном доме стыдно было бы иметь его дворником, и вот этого-то человека успели украйнофилы выказать славою, честью и украшением Малороссии…»

Таким образом, утраченная при его предшественнике и возрожденная на новой основе Николаем I, централизованная система политического розыска и сыска за годы его царствования доказала свою жизнеспособность и эффективность. Достаточно сказать, что ни одного покушения на жизнь императора за 30 лет его царствования не было. Правда, время от времени в Третье отделение поступали тревожные доносы о подготовке таких покушений, но все они оказывались ложными. Приведем лишь некоторые из них, которые нашли, отражение в дневнике Дубельта. (16 апреля 1853 года в нем сделана следующая запись: «Отставной прапорщик Бардовский донес, что из полиции бежал арестант Клементьев, которого кто-то уговаривал застрелить Государя во время открытия Благовещенского моста, что в Петербурге есть много вредных людей, что заставляет думать, что кроется; заговор против Государя и правительства… Оказалось, что Бардовский все врал. Не уймутся эти доносчики, доколе не явят над одним из них публичного примера строгости».