Судя по всему, выбор этих двух «рабочих лошадок» был сделан Карлом явно по рекомендации отца. Остальные президенты коллегий влачили печальное и незаметное существование за кулисами государственной власти, полностью признавая свою ничтожность рядом с Пулюсом и Пипером. Кроме Пипера и Пулюса все заметнее стали выдвигаться и еще две фигуры: генерал-майор Карл Густав Реншёльд, получивший титул барона и повышенный в звании до генерал-лейтенанта, и полковник граф Магнус Стенбок, бывший комендант Висмара, назначенный Карлом командиром престижного Кальмарского полка.

В то время как бывшие члены Опекунского совета часами должны были ожидать аудиенции у короля, Пипер и Пулюс проходили к нему беспрепятственно и часами сидели с ним, обсуждая государственные дела. Когда королевский советник Нильс Юлленстольпе спросил у Карла XII разрешения выехать из Швеции, тот ответил, что ему это все равно и что граф может жить за границей столько, сколько захочет. Иностранные дипломаты теперь не могли беседовать со шведским монархом с глазу на глаз, как это они делали при его отце. На официальных встречах Карл XII вел себя демонстративно холодно, сдержанно, немногословно. «Ни один из государственных советников не в состоянии выдавить из него хоть слово. Он слушает, что ему говорят, но не отвечает», — писал о молодом короле один из дипломатов. Не исключено, пытается оправдать короля Лильегрен, что Карл XII просто чувствовал себя еще не вполне уверенным. Маловероятное предположение. Уверенности и самоуверенности уже в молодом Карле было хоть отбавляй.

«В первое время правления, — сообщает Вольтер, — Карл зарекомендовал себя отнюдь не с лучшей стороны, выказывая более нетерпеливости, нежели монаршего достоинства. Правда, у нею не было пагубных страстей, но во всем своем поведении показывал горячность и упрямство, свойственные юному возрасту. Он казался беспечным и высокомерным, посланники других держав почитали его даже за посредственность и описывали таковым в своих донесениях. Да и в самой Швеции держались того же мнения, ибо никто еще не постиг истинного характера сего монарха. Не знал он его и сам до тех пор, пока бури, надвинувшиеся вдруг на север Европы, не доставили его талантам случай проявить себя»[20].

Первое время молодой король сильно уставал — слишком большой оказалась нагрузка. За 1697—1700 годы под его председательством было проведено 157 сессий Госсовета, посвященных обсуждению внешне- и внутриполитических вопросов и рассмотрению судебных дел (Госсовет выполнял одновременно функции высшей судебной инстанции страны). Напряжение при восхождении на трон, нелегкая церемония коронации, похороны отца, государственные обязанности давались ему отнюдь нелегко. Он заболел животом, появилась рвота, и обеспокоенный Урбан Хъерне прописал ему лекарство, но Карл, скептически относившийся к медицине, выбросил лекарство в окно. Единственным человеком, с кем он мог поделиться своими заботами, была младшая сестра Ульрика Элеонора. Год спустя после прихода к власти у Карла состоялся с ней доверительный разговор. Согласно датскому послу, имевшему надежных информаторов при шведском дворе, изможденный король вечером пришел к сестре, бросился на стул и сказал, что лучше бы ему умереть,

— Вы хотите умереть? — переспросила сестра.

— Да, я почти уверен в этом, — ответил брат. — Я работаю целый день, а когда прихожу к себе, то вместо прекрасной супруги, которая бы меня ласкала, передо мной возникает эта старуха (имеется в виду бабка Хедвиг Элеонора), которая стоит, плюется и трясет головой.

«Вопрос заключается в том, — пишет Б. Лильегрен, — действительно ли он хотел иметь жену».

Много рассказов ходило и до сих пор ходит о жестоких и грубых забавах Карла. Согласно одному из них, он поспорил со своим зятем, герцогом Голштинским, что одним ударом сабли отрубит голову теленку, и для тренировки королю во дворец стали приводить телят и овец. Б. Лильегрен подтверждает, что так оно и было — нравы и забавы того времени не всегда соответствовали этике и морали наших дней. Жестокие казни с пытками, виселицами, колесованием, четвертованием, охота на ведьм и сжигание их на кострах в XVII веке были еще не изжиты из европейского обихода. Согласно другим источникам, король развлекался тем, что вместе с голштинским герцогом выбивал у лакеев тарелки, когда те подавали к столу кушанья. Упоминаются также вторжение в пьяном виде в церковь и поломка в ней скамейки, на которой обычно совершала свои молитвы королева-бабушка. Ф. Оттов и Б. Лильегрен приводят пример возмутительного и грубого поведения Карла по отношению к королевскому советнику Ларсу Валленстедту. Этот столп государства и верный слуга Карла XI осмелился в вежливой форме выразить беспокойство по поводу ночных похождений короля: «...подданные озабочены... и боятся, что Ваше Величество попадет при этом в беду». «В награду за твою общительность, — ответил король Карл, — я тебе поведаю, что в народе говорят о тебе. Народ говорит, что ты — самый большой подлец в Швеции и что я должен был уже давно повесить тебя на первом попавшемся дереве». И так далее, и тому подобное. Перечень таких примеров можно было бы продолжить.

Нисколько не собираясь оправдывать Карла XII, попытаемся, однако, понять и объяснить мотивы такого его неблаговидного поведения. Вероятно, их было несколько: здесь присутствовали и желание сделать вызов чопорным придворным, и намерение показать свою власть, и дурное влияние голштинского зятя (недаром в народе справедливо говорили об этом периоде как о «голштинском разгуле»), и тот самый возраст, в котором совершаются все безалаберные и необъяснимые поступки. Юноше хотелось как можно раньше стать настоящим мужчиной, и к тому же он был не простой юноша, а король.

Молодой Карл просто не мог противостоять вызовам, которые бросали ему жизнь и окружавшие люди. Он везде хотел быть первым, им целиком владел дух соревнования. Чтобы доказать свое превосходство, он мог пойти на все — даже прыгнуть в огонь или воду, если хорошенько подначить. Однажды он со своими драбантами на Мэларене затеял потешную морскую битву. В качестве пушек им служили пожарные насосы, а вместо мушкетов участники игры использовали водяные груши. Лейтенант драбантов Арвид Хорн (Горн) на своем ялике приблизился к яхте короля, и тот от души обдал его водой, да так, что ялик стал тонуть. Хорн, не дожидаясь, когда ялик перевернется, прыгнул в воду и поплыл.

— Ну как, тяжело плавать? — поинтересовался король.

— Только для тех, кто трусит, — ответил Хорн.

Этого было достаточно, чтобы король без всяких раздумий прыгнул в воду. Плавать он не умел и пошел ко дну. И потонул бы, если бы не было рядом лейтенанта Хорна.

Достоверно известно, что герцог Голштинский Фридрих IV, ставший в июне 1698 года мужем его старшей сестры, оказывал на него пагубное влияние. Пользуясь честолюбием и безрассудной храбростью короля, герцог, бывший старше короля на целых двенадцать лет, с помощью вина и женщин втягивал его во всевозможные кутежи, попойки, скачки по улицам города с битьем стекол в окнах стокгольмских обывателей и т. п.[21] «Упоминание о славе, — пишет Вольтер, — позволяло добиться от него чего угодно». Поощрял склонности короля к кутежам и развлечениям и граф Пипер, заинтересованный на первых порах в том, чтобы прибрать к рукам как можно больше государственных дел.

Если под влиянием голштинского зятя Карл XII и отдал какую-то дань увлечению вином, то что касается женщин, он остался навсегда целомудренным, и всякие попытки склонить его к обычной тогда практике заведения любовниц заканчивались ничем. В этом вопросе он был непреклонен и чист до конца своих дней. Каковы глубинные мотивы такого поведения? Никто об этом не знает. Некоторые предполагают, что в этом вопросе Карл XII брал пример все с того же Александра Македонского, который, по преданиям, тоже был равнодушен к слабому полу. Возможно, что так оно и было. Ведь вряд ли на Карла XII могло подействовать грубое предупреждение отца: «Никогда не лезь руками под женские юбки, а ногами — в женскую комнату!» Для этого он был слишком самостоятельной личностью, имевшей свои собственные убеждения.