Смерть матери 6 августа 1693 года мальчик переживал очень остро, несколько дней он находился в лихорадке и никого не хотел видеть. Свою мать он будет вспоминать потом всю жизнь.

Хедвиг Элеонора сразу после смерти невестки начала хлопотать о повторном браке сына, но Карл XI резко пресек все ее маневры. Он сказал: «Когда принцу Карлу будет восемнадцать, я женю его и обеспечу престолонаследие; что касается меня, то я никогда не найду и наполовину лучшей матери для моих детей, нежели та, которую я потерял». Король тяжело переживал кончину супруги и часто плакал, когда ему напоминали о ней. Покидая Карлбергский дворец три дня спустя после смерти супруги, король произнес печальные слова: «Здесь я оставил половину моего сердца». Когда датский посол Луксдорф от имени датского двора выражал Карлу XI соболезнование в связи с кончиной Ульрики Элеоноры, король не выдержал, отошел к окну и, закрыв лицо ладонями, зарыдал. Никто не мог предположить, что в этом мужлане скрывались такие нежные чувства...

Чувство долга у принца, вероятно, было врожденным. Однажды няня оставила его в кресле и приказала никуда не отлучаться, пока она не придет. Его нашла мать и пригласила в церковь. Карл наотрез отказался последовать за ней и дожидался, когда появится та самая няня и разрешит слезть с кресла. Нам эта сцена живо напоминает рассказ Пантелеева «Честное слово».

Согласно нашим представлениям, характер человека на 70—80 процентов формируется по достижении им пятилетнего возраста. В общем-то так произошло и с маленьким шведским принцем. К шести с половиной годам Карл навсегда расстался с женскими покоями дворца, отец выделил ему отдельные собственные апартаменты и создал для него особый штат кавалеров и прислуги. Сначала маленький принц учился писать, но каллиграфия не оставила заметных следов в его образовании. Его ум стали занимать более интересные, «широкие» вещи, а пальцы крепли больше от уздечек и эфесов шпаг. Научившись кое-как писать, принц вступил в переписку со своей тетушкой, бывшей королевой Кристиной, проживавшей в Риме, и та ответила ему любезным письмом на французском языке, которого Карл еще не знал. Она обратилась к нему со словами: «Мой дорогой племянник», а подписалась как «Ваша добрая тетушка Кристина Александра». Возможно, что за долгие годы скитания на чужбине она уже подзабыла родной язык, и это обстоятельство наложило отпечаток на отношение к французскому языку будущего короля Швеции. Он выучит его, поскольку на нем говорили все монархи, но использовать его в общении с другими, в том числе естественными носителями, категорически откажется.

Программа обучения молодого принца, состоявшая из двух частей: одна — для «небесных», а другая — для «земных» наук, — была документом довольно примечательным и по тем временам в общем-то весьма прогрессивным. На первом месте стояли теология, латынь, немецкий, французский, история и государствоведение. Привить принцу религиозное чувство, внушить христианско-лютеранские догматы —таковы были главные задачи учебной программы. Основным учебником по Закону Божию стала книга М. Хаффенреффера «Compendium doctrinae celestis», которая, по мнению воспитателей Карла, наиболее полно отражала принципы учения Лютера и обосновывала «небесное» происхождение королевской власти. Так называемое каролинское благочестие станет характерной и неотъемлемой чертой Карла. Английский посол в Стокгольме Д. Робинсон сообщал в Лондон о его преданности религии и непоколебимой вере в Бога и Его всемогущую помощь. Епископ X. Спегель во время польского похода запишет: «Храбрый король так усерден и смиренен в своих молитвах Богу, что поневоле пожелаешь того же всем христианам». А. Фрюкселль же саркастично замечает, что в религиозности Карла было больше непреклонности, мстительности и честолюбия язычника, нежели настоящего христианского духа.

Лишняя зубрежка и перемалывание грамматических правил запрещались. Языки изучались разумным и естественным способом — при помощи чтения избранных содержательных текстов, пока не запоминалась лексика и не усваивалось построение фраз. Попутно учитель немного рассуждал на темы герундия или, к примеру, «коньюнктивуса оптативуса». Таким способом Карл быстро и легко изучил латынь и говорил на ней всю жизнь правильно и бегло. Так же быстро он освоил немецкий, которым владел как родным, и вслед за ним французский. Способность к языкам у Карла явно была врожденной. Впоследствии его современники отметят, что король по мере возможности учился итальянскому, польскому, турецкому и даже финскому языкам. «Я могу говорить по-французски, — заявил он как-то Линдшёльду, — и хочу заниматься этим языком и дальше. Когда я встречусь с королем Франции, я буду говорить с ним на французском. Но если он пошлет ко мне своего посла, то пусть посол лучше учит ради меня шведский, нежели я из-за него буду учить французский. Потому что я считаю свой язык не менее достойным, чем французский».

Чрезмерно развитое чувство собственного достоинства вело к формированию таких черт характера, как нетерпимость к любому прекословию, высокомерие и упрямство. Эти качества Карла в конечном счете затмят все его добродетели — храбрость, самоотречение, непретенциозность, скромность, верность данному слову, справедливость, почитание Бога — и впоследствии сыграют с ним и с его народом злую шутку.

... Изучение истории для молодого наследника началось с хронологических таблиц, описывающих важные события, королей, сражения, мирные договоры. Для наглядности, чтобы «Его Королевское Высочество... собственными глазами, как бы играя в игру, мимоходом» изучал географический ландшафт, исторические места, города и страны, использовались всевозможные карты. Историю можно было изучать по скучным монографиям и учебникам, содержащим обзоры, анализы и многоэтажные конструкции, но они вряд ли бы оказались интересными для Карла, Принц счастливо избежал этой методики, при которой внимание учеников обращалось на «внутренние взаимоотношения», «глубокое содержание», «историческое развитие» и т, п., и почти по Плутарху усваивал историю отдельных выдающихся личностей и основные вехи развития общества, используя их в качестве своеобразных опорных точек для получения общей картины мира. Конечно, систематическим и полным такое образование назвать нельзя, и программа Линдшёльда не избавила Карла от пробелов в его знаниях, но воспитательное значение от того, что он получил, было огромным. История пробудила у Карла интерес к военному делу и во многом стимулировала и предопределила его развитие как личности.

Потом перешли к событиям отдельных стран: Древнего Рима и Швеции: к первой — ради изучения латыни и грандиозности наследия, ко второй — сугубо из практических соображений. К примеру, комментарии Цезаря к Галльской войне проходили и при изучении латинского языка, и при изучении римской истории. Карл с упоением поглощал литературу о военных действиях Рима, событиях Пунических войн, увлеченно разбирал описания сражений и биографии Ганнибала и Александра Македонского. Это было увлекательнейшее чтиво для будущего воина и полководца. Карл, прочитав историю походов Александра Македонского, заявил, что он во всем хотел бы походить на него. Когда учитель заметил, что тот жил всего 32 года, Карл ответил: «Разве этого мало, если он покорил столько царств?»

«Memini me Alexandrum non mercatorem!»[7] — произнесет Карл пятнадцать лет спустя в Альтранштедте запомнившуюся с детства громкую фразу, принадлежавшую, согласно описаниям Квинта Курция, великому македонянину.

Поэзии и художественной литературе отводилась подчиненная роль. Карлу рекомендовалось почитать письма Цицерона, а также ознакомиться с шотландцем Барклаем и его романом «Ардженис», вызвавшим тогда всеобщий интерес у публики, и некоторыми героическими сказаниями Гидеона де Максибрандера.

Впрочем, склонности к художественной литературе у ученика не обнаруживалось, да и в будущем у короля не возникало потребности в чтении романов, стихов и драм, если не считать его внезапного интереса к Расину в скучных турецких Бендерах. Только однажды современники зафиксировали случай, когда Карл процитировал стихотворную строфу, а вернее строку из Шернхъельма: «Месяц молча плывет по небосводу и не замечает собачий лай...» Он пояснил, что цитата относится к нему самому. Вероятно, ситуация, в которой находился принц, была созвучна с этими словами.