Вскоре на бак (нос корабля) выходит морячок, в том же прикиде, как и у остальных, но с рупором в руке.

– Чего надо? – Вот хамло!

– Да вот, с командиром поговорить хочу.

– Недосуг ему, барышня, со мной говори!

Улыбается гадливо, остальные гогочут – скоты! Не иначе и этим в «недосуге» суки мерещатся. Ясно. Командир арестован – хорошо, если не убит. Офицеры, похоже, тоже вне игры.

– По чьему приказу прибыли?

– По приказу председателя Центробалта товарища Дыбенко! И вот что, барышня, устали мы вести переговоры – или опускайте мост, или открываем огонь!

– Из этой пукалки, что ли? – Киваю на носовое орудие.

– Ничё! – злиться моряк. – Тебе четырёх дюймов с лихвой хватит. Жахнет так, что мама не горюй!

– А у меня, – я мотнула головой куда-то назад, надеюсь, что в сторону Петропавловской крепости, – в готовности орудий числом поболе вашего, да и калибром покрупнее, это как?

Моряк хмурится.

– Через мост не достанет.

– Гаубица достанет, – заверяю я. – Один залп моих «малюток» – и ваше корыто начнёт пузыри пускать.

– Ты, вот что, – уверенности в голосе моряка поубавилось, но ещё хорохорится, – ты нас не пужай – пужаные!

– Так разве ж я вас пугаю? – Голос мой звучит теперь ласково и успокаивающе. – Я ж к вам со всей душой. Вот воззвание от Центробалта принесла. – Зачитываю воззвание. – Так что, братья-матросы, Дыбенко вам больше не указ, и значит, пришла вам пора вертаться на базу!

На баке спорят. Потом «старшой» кричит в рупор:

– Может ты эту бумагу сама написала, откеда нам про то знать? Чем докажешь, что бумага подлинная?

Рядом со мной останавливается посыльный матрос, докладывает:

– «Аврора» вошла в Неву!

Фууу! Ну, наконец-то!

– Доказательство у вас за кормой. Смотрите, не обделайтесь!

Казалось, крейсер сейчас протаранит эсминец, но обошлось, застопорил в кабельтове. С мостика «Авроры» прошла команда:

– На «Справедливом»! Кончай бузу. Флаг спустить, пушки, пулемёты зачехлить, штормтрап с правого борта подать!

На этом поход эсминца «Справедливый» на Петроград, можно смело сказать, завершён.

Штабной поезд простучал колёсами на выходных стрелках, указывающих на Петроград. На этот раз без него. Абрамов остался на перроне. В поезде укатил Сталин, которого ждала столица. Негоже граду стольному во времена смутные без хозяина пребывать, пусть и временного.

М-да… Скажи ему кто тогда, сто лет вперёд (хотя уже и меньше), что он своими руками откроет перед Сталиным дверь в кабинет верховной власти… Да что там «тогда»! Скажи кто об этом ещё год назад – получил бы жёсткую отповедь.

«Но тогда было тогда, а теперь…»

– Товарищ генерал армии, Военный совет по вашему приказанию собран!

Абрамов кивнул и направился к выходу с перрона.

– Здравствуйте, товарищи! Прошу садиться. – Абрамов прошёл к своему месту, оглядел членов Военного совета. – А где Крыленко?

Подошёл начальник контрразведки, доложил негромко, только для него:

– Комиссар армии Крыленко полчаса назад пытался выехать в войска. Согласно вашему приказу мы эту попытку пресекли. В настоящий момент товарищ комиссар пытается организовать митинг в комендантском полку.

– И как успехи?

Половник пожал плечами.

– Приказа препятствовать не было. Поэтому все свободные от службы собраны в указанном Крыленко месте. Слушают…

– Добро! – кивнул Абрамов. – Пойдём и мы послушаем! Товарищи, – обратился командующий к членам Военного совета, – прошу меня извинить, но вам придётся подождать ещё некоторое время.

Вышел в сопровождении контрразведчика. По дороге к ним присоединился взвод личной охраны командующего.

Митинг проходил тихо. Связки рвал один Крыленко. При виде Абрамова прошла команда «Становись!». К импровизированной трибуне, где одиноко стоял набычившийся Крыленко, командующий прошёл сквозь строй замерших по стойке смирно солдат и офицеров. Поднялся к комиссару. Встал рядом. Негромко спросил:

– Что с тобой, Николай Васильевич? Вроде не дурак, а пытаешься комендантский полк совратить. Или это от безысходности? Ладно, молчи… – Абрамов обратился к полку: – Товарищи! Час назад получено постановление съезда Советов, которым он подтвердил полномочия товарища Сталина. Троцкий, Тухачевский, и все, кто их поддерживает, объявлены мятежниками!.. Разойтись! – Абрамов повернулся к Крыленко. – Сдай оружие, бывший товарищ…

«Мятеж не может быть удачен, тогда бы звался он иначе»…

По Москве угрюмые рабочие разбирали баррикады. Сами возвели, сами убрали – всё по понятиям. Их никто не сторожил и не подгонял. Власть, победившая очевидно, не спешила чинить расправу над заблудшими пролетариями. Главное – поняли, что были неправы. Нет, потом самых активных крикунов заберут и накажут, но не строго: годик-другой принудительных работ. А чё? Судимости нет, свежий воздух, режим хоть и строгий, но не тюремный же. Работа, правда, тяжёлая, но и не на износ. Пайка приличная, и денежки кое-какие капают. Рабочему человеку перетерпеть можно. Зато и вину искупишь и мозги проветришь! Так что нужное понимание на лицах рабочих, разбиравших баррикады, читалось, но на душе всё одно было пакостно. Лишь изредка на хмурых лицах мелькали злорадные ухмылки. Это когда слышалась отдалённая стрельба. Догадывались рабочие, что выстрелы имеют прямое отношение к тем, кто в их рабочую душу нагадил, совратил честных работяг с пути истинного.

Скажете, ёрничаю? Есть немного. Недолюбливаю говорунов всех цветов и мастей, уж извините…

А стреляли вот по какому случаю. Питерские гэбисты гонялись за гэбистами московскими. Кабы кровь при том не лилась, так и посмеялся бы над этаким курьёзом.

Те, кто хотел сложить оружие – уже сложили. Остальных пришлось отстреливать. Армия в разборке участия не принимала. Латышские стрелки, которые на первых порах поддерживали мятеж, как прознали про то, что Абрамов ведёт к Москве войска, так враз оставили позиции (в том числе сняли осаду с Кремля) и стройными колоннами ушли в казармы, где, заняв круговую оборону, настороженно ждали развязки. Потому армия в город входить не стала, ограничившись до поры тем, что плотно запечатала его по периметру. Зачисткой Москвы от мятежников занялся питерский спецназ, который привёл Бокий. Мал по малу стрельба утихла. Окраины вздохнули с облегчением, а в центре города установилась сторожкая тишина. Последним оплотом мятежников стало пресловутое здание на Лубянской площади.

Бокий и его командиры сгрудились над планом здания и прилегающих к нему улиц. Вопрос стоял не в том, как брать чёртов дом: после лёгкой артподготовки штурмовые колоны, сосредоточенные на прилегающих улицах, врываются в здание, дальше – дело техники. Бокий пытал командиров: как вообще обойтись без штурма? Дело в том, что в здании, помимо мятежников, находилось немало заложников. «Ни к чему нам, товарищи, превращать очистительный душ в кровавую баню!» Это, видно, близость знаменитых Сандунов, где прошедшей ночью удалось слегка расслабиться (ничего лишнего, ей-богу!), навеяла Бокию банную риторику. Никто даже не улыбнулся, лишь поперечные морщины глубже взбороздили чекистские лбы. Наконец один из командиров отважился на речь. «Думаю я, что многие из мятежников глубоко осознали не только безысходность своего положения, но и неправедность своего поведения…» Командир умолк. Пришлось Бокию его подстегнуть: «И что?» – «А то, – встрепенулся командир, – что есть среди сторонников Блюмкина несколько толковых ребят, совсем не врагов, моих, кстати, хороших знакомцев. Так я думаю, может, мне с ними потолковать? Вот только что я могу им пообещать?» Все взгляды устремились на Бокия. А тот взял и объявил перерыв. Ну не мог он самостоятельно принять нужное решение. Потому, когда все разошлись, засел в комнате связи. Совещание возобновилось через четыре часа. Бокий сразу обратился к инициатору переговоров с мятежниками: «Полного прощения мы им обещать не можем. Да они бы в это и не поверили. Ты ведь и сам не дурак, чтобы в такое верить, правда? Но смягчение приговора можешь обещать твёрдо! Можешь также намекнуть, что если кто не замарался в уголовщине, то вполне может отделаться дисциплинарным взысканием».