Тут ко мне пристал какой-то тощий парень с выцветшей сумкой на плече и рубашкой под мышкой.

— Ты тоже здесь живешь? — он показал рукой на виднеющиеся за пляжем хижины.

— Нет. В другом месте.

— А где? Здесь за ночлег требуют доллар, может, ты знаешь место дешевле?

Я взглянул на парня. Глаза у него были ясные, спиртным от него не пахло.

— Ты откуда? Ночлег ищешь или марихуану?

— Я? — явно удивился он. — Да я не из тех. Я студент. У меня каникулы. Вчера прибыл из Мельбурна. Спать пришлось на пляже — денег мало. Это не совсем удобно. Я давно мечтал посмотреть Бали. Меня зовут Питер Брукинг. Хотелось бы устроиться подешевле, может, на обратном пути удастся побывать еще и на Тиморе.

Мы оставили наши веши на берегу и пошли купаться.

Юноша мне понравился. Его все интересовало, и голова у него была неплохо устроена. Вместе мы съели мои гранаты и рамбутаны.

— Да, у нас в Австралии сейчас мода на Бали. Несколько моих товарищей по колледжу интересуются наркотиками и образом жизни хиппи. Когда-то даже пытались добраться до Непала. Теперь это поветрие прошло. Видно, слишком далеко и дорого. От нас легче попасть на Бали — сюда обычно пробираются через Дарвин.

Питер был взволнован неожиданной встречей с настоящим поляком. Оказывается, в доме у него часто тепло отзывались об этом народе. Оба его дяди по отцовской линии служили во время второй мировой войны в Африке, и в их рассказах поляки всегда фигурировали как надежные друзья.

— Я был знаком с несколькими австралийцами польского происхождения, но никогда еще не встречал поляка из самой Польши, — восторженно говорил студент из Мельбурна.

— Но ведь кому-то надо стать первым, — сказал я, пытаясь несколько умалить его восторг.

Чтобы не испортить хорошего мнения обоих дядей о поляках, я пригласил их племянника в ближайший павильон отведать креветок с рисом. Приятно было смотреть, с каким аппетитом мой новый знакомый ел это блюдо. Вряд ли когда-нибудь еще встречусь с Питером.

По дороге тянулась вереница людей. Девушки несли на голове жертвоприношения — рис, цветы и фрукты, искусно уложенные в мисках и подобранные по цвету. За ними следовал деревенский оркестр, окруженный толпой молодых мужчин, несших на бамбуках красочные лембу — причудливые балийские гробы: белый бык с позолоченными рогами, два черных быка, ящик, украшенный крылатым Баронгом, и снова бык. В толпе то и дело раздавались крики, хохот, особенно когда тот или иной бык начинал раскачиваться над головами людей, вращаясь вокруг своей оси. Носильщики поворачивались то в одну, то в другую сторону. Все понимали, в чем дело. Нужно сбить с толку затаившихся демонов. Над всем этим возвышалась великолепно декорированная красочная башня вадах, похожая по архитектуре на святилища меру. У основания ее виднелись две змеи и черепаха — изображение космоса.

Погребальная процессия, движущаяся к месту кремации, напоминала карнавальное шествие. Ведь это радостное мгновение. Души более десятка усопших освободятся от телесной оболочки и будут готовы к перевоплощению. До тех пор, пока бренные останки умершего не уничтожены, его душа не может быть свободной. А ведь бедной его душе пришлось немало потрудиться до этого. Сколько раз покидала она тело балийца! Согласно местным верованиям, каждую ночь, когда он засыпал, она улетала через рот, а наутро возвращалась. А когда однажды она отказалась вернуться, человек скончался. Ему устроили пока временные похороны, так как церемонии, связанные с кремацией, сопряжены со значительными хлопотами и обходятся очень дорого. Некоторые покойники, тела которых подлежали в тот момент кремации, дожидались этого уже несколько лет. При сожжении трупов расходы делятся между всеми семьями покойных. Некоторым умершим «везет». Когда умирает кто-либо из знатных, зажиточных людей, малоимущим покойникам представляется возможность вызволить свои души быстро и весьма пышно.

Но вот погребальное шествие прибыло на луг близ бамбуковой рощи. Ловкие руки перенесли свертки с останками усопших из башни со многими крышами внутрь гробов — черных и белых быков, внутрь Баронга. Раздались магические формулы, началось кропление священной водой. Полыхало пламя из подожженных лембу, сверкали золоченые рога быков. Падали в огонь жертвоприношения, бумажные страшилища, батиковые полотнища, парча. Запылал огромный костер, огонь пожирал столь тщательно приготовляемые целыми неделями лембу.

— Вечером пепел после кремации соберут в скорлупу из-под кокосовых орехов и бросят в море. Жаль, вам не удастся увидеть все это, — сказал Хартоно.

— Помилуйте, почему? Разве люди на Бали не умирают?

— Умирают, конечно, но я уже говорил, кремация обходится дорого и совершается раз или, самое большее, два раза в год.

— Может, как раз в эти дни где-нибудь на севере…

— Увы, нет. Последний раз кремация состоялась всего несколько недель назад. Вам пришлось бы ждать по крайней мере полгода. Все дело в деньгах. Поминки, лембу, все церемонии, связанные даже с непышной кремацией, обходятся почти в миллион рупий, то есть приблизительно в две тысячи долларов. На Бали это огромная сумма, которую двадцать или двадцать пять семей среднего достатка с трудом могут собрать за год. Нет. У вас нет шансов. Для чужестранцев вроде вас увидеть кремацию на Бали — это подарок судьбы. Ничего не поделаешь.

Я тяжко вздохнул. Вылет самолета уже объявили. Разговор прервался.

Самолет, на котором я летел, почти сразу же после старта оказался над проливом, отделяющим Бали от острова Ломбок. Остров богов и демонов удалялся, становился вое меньше. Я втайне надеялся, что добрый Баронг дал мне в спутники какое-нибудь скромное божество, которое тоже любит бродить по свету и будет опекать меня в пути. Мы летели на восток. Слева по борту возвышался массив горы Ринджани. Вид у нее был внушительный. Как бы то ни было, а вершина этой горы поднялась из океана на высоту около четырех тысяч метров над уровнем моря.

Сто лет назад английский ученый Альфред Рассел Уоллес утверждал, что к востоку от пролива Ломбок начинается иной мир. По его мнению, на Бали кончалась характерная для Азии флора и фауна, включая тигров и слонов, а к западу от острова начинался животный и растительный мир, типичный для Австралии. Хотя современная наука и признает такое размежевание весьма упрощенным, эти различия все же действительно отчетливы, да и сами индонезийцы считают Малые Зондские острова обособленной, провинциальной частью своего государства. Нуса-Тенгара, то есть юго-восточные острова Индонезии, состоят из трех больших островов и ста одиннадцати (включая Бали) небольших островков. Эта территория никогда не находилась полностью под властью голландцев, да и сейчас индонезийское правительство только начинает помышлять о полной интеграции этих далеких окраин индонезийской «галактики».

Три больших острова — Флорес, Сумба и Тимор — находчивые индонезийцы сокращенно называют одним словом: ФЛОБАМОР — ФЛО-рес, Сум-БА и Ти-МОР.

Все, вместе взятые, острова Нуса-Тенгара занимают площадь в несколько десятков тысяч квадратных километров, однако никто еще точно не подсчитал численности их населения. По имеющимся приблизительным данным, оно составляет шесть-семь миллионов человек.

Если не считать военных и чиновников из Джакарты, то и поныне редко встретишь среднего индонезийца, который путешествовал бы куда-либо к востоку от Бали, а еще труднее найти жителя Флореса или Тимора, который направился бы к западу от своего острова. Дело в том, что эти люди чаще всего живут еще в условиях натурального хозяйства и поездка на соседний остров для них все равно что путешествие на Луну. Помимо финансово-экономических соображений Малые Зондские острова представляют собой барьер между Тихим и Индийским океанами, а проливы и каналы между островками Нуса-Тенгара являются чем-то вроде шлюзов между океанами, в результате чего на них преобладают сильные приливно-отливные явления и течения. Навигация в этой акватории для утлых парусных суденышек была и остается чрезвычайно опасной, и если она и имеет место, то только благодаря большому мореходному искусству островитян. Эпоха авиации еще не полностью коснулась Индонезии. Однако нет ныне у этого островного государства более важной задачи, чем развитие транспорта и связи.