— Я никого не вижу, — заметил Роланд.

— Рабочие, должно быть, внутри. Пойдем, спросим, можно ли нам посмотреть.

Дети двинулись вдоль дороги, где раньше пролегал Четверговый переулок. Они подошли к церкви. Вокруг царила мертвая тишина, все было недвижно.

Даже Николас не смог скрыть своего разочарования.

— Мы бы их услышали, Ник, если б они там работа­ли. Они ушли домой.

Дэвид повернул железную ручку на двери. Гулкое эхо отозвалось внутри, когда он загремел тяжелым засовом, но дверь оказалась заперта.

— Они бы машины так здесь не оставили, — сказал Николас — Может, у них перерыв?

— Мотор у грузовика еще теплый, — крикнул Ро­ланд. — А в кабине куртка.

— И задний борт опущен. Они еще не все доски сгру­зили.

— А что это за доски?

— От скамеек в церкви и от полов.

— Тогда подождем, — предложил Николас. — А еще что там есть?

— Ничего... Нет, что-то есть: за переднее колесо мяч закатился.

— Давай его сюда, поиграем.

Роланд вытащил из-под грузовика белый футбольный мяч из пластика. И вдруг замер.

— Что такое?

— Слушайте, — сказал Роланд. — Откуда эта музыка?

— Какая музыка? Тебе померещилось.

— Нет. Слушай, Ник. Он прав.

Это была скрипка. Негромкая, грустная мелодия на высоких нотах. На углу улицы под разбитым фонарем стоял старик в мятой шляпе.

— Зачем он здесь играет?

— Может, он слепой? — предположила Хелен. — Надо сказать ему, что он не там стоит. Он, верно, думает, что здесь кругом дома.

— Слепые такое по отзвукам чувствуют, — возразил Дэвид. — Не трогай его, он, может, репетирует. Давай, Роланд! Мы ждем.

Роланд подбросил мяч и с лета ударил по нему ногой.

Он стоял шагах в тридцати от остальных и бил с тем расчетом, чтобы отпасовать мяч сразу к ним. Однако мяч вдруг взлетел вверх, да так стремительно, что дети и гла­зом моргнуть не успели. Мяч набрал скорость, поднялся выше, выше — и вдруг с силой ударился в среднее стекло западного витража.

Дэвид присвистнул.

— Вот это да! Роланд, ну-ка дай еще разок!

— Тише, — сказала Хелен.

— Чего ты испугалась? Церковь все равно сносят, раз­ве не так?

— Я и ударил-то не сильно, — произнес Роланд.

— Ну уж, конечно!

— Не волнуйся, — сказала Хелен, — я сейчас пойду гляну: вдруг туда можно залезть.

— Пойдем все вместе, — предложил Дэвид.

— Нет, — возразила Хелен. — Вы стойте здесь — а то вдруг рабочие вернутся. — Она завернула за угол церкви.

— Без этого ты у нас не можешь, — проговорил Ни­колас. — Обязательно тебе надо окно разбить.

— Я не хотел, Ник, честное слово, не хотел. Я просто ударил по мячу, а он вроде как сам взлетел.

— Сам взлетел! — повторил Ник. — Да хватит тебе притворяться!

— Но так оно и было, — настаивал Роланд. — Когда я ударил по мячу, скрипка... скрипка все тянула одну ноту. Разве вы не слышали? Она мне прямо в голову вонзалась. Все глубже... глубже... пока мяч не разбил стекло. Ты что, не слышал музыку?

— Нет. И теперь не слышу. И твоего скрипача что-то не видно. Он куда-то исчез.

— Да, странно все это, — произнес Дэвид. — Мяч из пластика, а пробил свинцовый переплет в окне.

—Просто старина Роланд ударил его как надо, — ска­зал Николас. — Слушайте, а старик опять запиликал.

Мелодия была все та же, но сейчас она увлекала серд­ца: это был необузданный танец... он звучал все быстрее, все выше... пока звуки не слились в один, улетевший за предел слышимого. Какое-то время эхо его еще дрожало в воздухе. А потом — смолкло.

—  Что это Хелен там застряла? — спросил Нико­лас. — Неужели еще не нашла мяч?

— Небось не может вылезти, — сказал Дэвид. — Пой­ду взгляну.

— Скажи ей, пусть поторопится, — крикнул вдогон­ку Николас.

—Ладно. Николас с Роландом остались ждать.

— Я и не знал, что существуют такие кварталы. А ты, Ник?

— Должно быть, вот это и называют "очистка трущоб", — сказал Николас. — Знаешь, в войну много до­мов разбомбили, а те, что остались, теперь сносят, что­бы построить новые. Вот, видно, потому здесь никто и не живет. Эти дома на слом.

— А где же люди живут, пока новые дома строят? — спросил Роланд.

— Не знаю. Только ты заметил? Там дальше по улице ещеживут. Может, те люди переедут в новые дома, кото­рые здесь строят. И тогда тот квартал можно будет сносить.

— А вот и скрипка снова заиграла, — произнес Роланд. Скрипка звучала опять где-то вдалеке, но с той же не­обузданной страстью.

— А окрика я что-то не вижу. Где он?

— Что это с тобой сегодня, Роланд? Перестань дер­гаться — он где-то здесь.

— Да, но где? Секунду назад он стоял под фонарем, а оттуда до тех домов целая миля, не меньше. Ни услы­шать, ни увидеть его мы не могли бы.

—А я бы хотел знать, куда задевались Хелен и Дэвид, — сказал Николас. — Если они не поторопятся, мы не успе­ем найти мяч — рабочие вернутся.

— Слушай, а с ними ничего не случилось?..

— Да нет. Они нас просто разыгрывают.

— Может, они где-то застряли или дверь захлопну­ли, — предположил Роланд.

— Они бы нам крикнули, — ответил Николас. — Нет, тут какой-то розыгрыш. Покарауль-ка здесь — а то они еще попробуют сюда прокрасться... Я им сейчас покажу!

Роланд уселся на сломанный табурет, стоявший на зем­ле. Его пробирал озноб.

И вдруг снова зазвучала музыка.

Роланд вскочил, но скрипача нигде не было видно; по­нять, откуда раздается музыка, было невозможно.

— Ник!

Музыка стихла.

— Ник! Ник!

В свете дня, клонившегося к закату, пустырь казался огромным, темнеющий воздух замер, дома стояли будто нарисованные. Они выглядели нереальными, словно бе­рег, когда на него смотришь с моря. Где-то вдали брела женщина, толкая перед собой коляску.

— Ник!

Роланд обошел церковь, осторожно ступая по битому кирпичу. Он увидел распахнутую настежь дверь, по­висшую на петлях; поперек дверного проема были при­биты две сорванные половицы. Роланд протиснулся внутрь: от двери шел коридор, по бокам от него видне­лись какие-то комнаты. Вода сочилась из трещины в сте­не. Пахло сажей и кошками.

В комнатах не было ничего, кроме обычных вещей, которые бросают при отъезде. Несколько заплесневелых классных журналов Воскресной школы; Библия с медны­ми застежками; выцветшая коричневая фотография цер­ковного шествия на Троицу 1909 года; традиционный экземпляр "Стихов о Трезвости" Керстона — "подарок Джону Бедоузу от группы "Надежда", февраль 1888 г.". Разбитое блюдце, банка из-под джема, позеленевшая от давно высохшей воды.

— Ник!

Роланд вышел из коридора под церковные своды.

Пол в церкви был разобран, балки и все, что возможно снять, подняты и увезены — под ногами осталась обнажен­ная земля, вокруг — битый кирпич. Церковь была голая, как пещера. Над головой у Роланда три стрельчатых окна, глядевшие на запад, пламенели, словно свечи, огнем заката. Самое высокое, центральное, окно было разбито, на полу лежали осколки стекла. Но мяча нигде не было.

— Ник! Хелен! Дэвид! Где вы?

Сумерки, словно пыль, повисли в церкви.

Роланд вернулся в коридор. В конце его виднелась лестница. Перила с нее были сорваны, однако ступеньки уцелели.

— Дэвид! Ник! Спускайтесь! Ну, не прячьтесь, пожа­луйста! Что за шутки!

Никто не отозвался. Шаги Роланда гремели по ступе­ням. Наверху на площадку выходили двери двух комнат; обе были пусты.

— Ник!

Эхо гулко разнеслось по церкви.

— Ник!

Крик Роланда прозвучал в церкви, а за ним вдруг воз­ник какой-то гул, словно ветер в трубе: что-то поднялось, напряглось, стена задрожала, а пол под ногами заходил ходуном. Церковь наполнилась гулом, бьющимся о сте­ны. Роланд услышал, как отворилась тяжелая дверь, за­крылась, и шум стих. В церкви стало совсем тихо; лишь внизу в коридоре послышались чьи-то шаги.

— Кто это? — спросил Роланд.

Шаги приблизились к лестнице и стали подыматься.