Техник считается с одной только выгодой. В больших бухгалтерских книгах всё это выглядит совсем по-другому. Кроется ли подлинная прибыль в этом мире страховых агентств, прививок, педантичной гигиены и повышения среднего возраста жизни? Не стоит об этом спорить, поскольку всё это только формируется, и идеи, на которых всё это основано, ещё не исчерпаны. Корабль продолжит своё плавание, даже если оно ведёт его к катастрофе. Разумеется, катастрофа принесёт с собой страшные жертвы. Когда корабль погибает, его аптечка тонет вместе с ним. И тогда всё зависит от других вещей, например, от того, может ли человек выдержать несколько часов в ледяной воде. Многократно привитая, чистоплотная, приученная к лекарствам команда с высоким средним возрастом жизни имеет меньшие шансы, чем та, которая всего этого лишена. Минимальная смертность в мирные времена не является критерием подлинного здоровья; она может внезапно, в одну ночь, обернуться своей полной противоположностью. Вполне возможно, она сама ещё породит неизвестные доселе эпидемии. Тело народов стало уязвимым для болезней.

Отсюда открывается вид на одну из самых больших угроз нашего времени – перенаселённость, как её, например, изображает в своей книге «Сто миллионов мертвецов» Гастон Бутуль. Гигиена столкнулась с проблемой, как ограничить те массы, появление которых она сама же и сделала возможным. Однако здесь мы уже выходим за рамки темы ухода в Лес. Для того, кто решается на него, не годится воздух теплиц.

Вызывает тревогу тот способ, которым понятия и вещи зачастую внезапно, в одну ночь, меняют свой облик, и приносят совершенно иные плоды, чем ожидалось. Это признак анархии.

Рассмотрим для примера права и свободы одиночки по отношению к властьям. Они определены конституцией. Однако придётся и дальше, и, пожалуй, довольно долгое время считаться с нарушением этих прав, будь то со стороны государства, или партии, завладевшей государством, или со стороны иноземного захватчика, или всего этого сразу. Можно, пожалуй, сказать, что массы, по крайней мере, у нас в стране, пребывают в таком состоянии, что они вряд ли вообще способны замечать нарушения конституции. Там, где это сознание однажды утеряно, его уже искусственно не восстановить.

Нарушение прав может также иметь легальную окраску, если, например, господствующая партия имеет большинство, необходимое для изменения конституции. То, что большинство одновременно может обладать правом и творить несправедливость: подобное противоречие не помещается в простые головы. Уже во время голосования трудно понять, где кончается право, и начинается насилие.

Превышения власти могут постепенно усугубляться, и применяться против определённых групп уже как чистое преступление. Кто мог наблюдать принятие подобных, поддержанных массовым одобрением, документов, тот знает, как мало против этого можно предпринять обычными средствами. Этического самоубийства нельзя требовать ни от кого, особенно если оно предписывается из заграницы.

В Германии открытое сопротивление властям было и остаётся особенно трудным, поскольку ещё со времён легитимной монархии здесь сохранилось благоговение перед государством, что имеет свои преимущества наряду со своей тёмной стороной. И потому отдельному человеку трудно было понять, почему после вступления войск стран-победительниц его привлекали к ответственности за недостаточное сопротивление не только в качестве коллективного обвиняемого, но и индивидуально – например, за то, что он исполнял свои профессиональные обязанности как чиновник или капельмейстер.

Мы можем понять эти упрёки, хотя они и принимали гротескные формы, отнюдь не курьёзные. Речь скорее идёт о новой черте нашего мира, и можно только порекомендовать всегда иметь её в виду во времена, когда нет недостатка в общественной несправедливости. Здесь оккупанты придают вам характер коллаборациониста, там партии придают вам характер попутчика. Так возникают ситуации, в которых одиночка попадает между Сциллой и Харибдой; ему грозит ликвидация, как за участие, так и за неучастие.

Большое мужество ожидается от одиночки; от него требуется, чтобы он протянул руку помощи праву, даже противостоя тем самым государственной власти. Кто-то будет сомневаться, что подобных людей можно найти. Между тем они появятся, и станут Ушедшими в Лес. Столь же непременно подобный тип будет вписан в картину истории, поскольку существуют такие формы принуждения, которые не оставляют выбора. Так Вильгельм Телль был втянут в конфликт против своей воли. Тем самым он проявил себя как Ушедший в Лес, как одиночка, благодаря которому народ осознал свою мощь по сравнению с тираном.

Это странный образ: одиночка, или даже множество одиночек, обороняющееся против Левиафана. И всё же именно в таком положении Колосс оказывается под угрозой. Нужно понимать, что даже малое число людей, по-настоящему решительных, не только в моральном смысле, но и в действительности представляют собой угрозу. В мирные времена это заметно только на примере преступников. Всякий раз будут наблюдать, как два-три головореза приводят в волнение все кварталы крупного города, и выдерживают продолжительные осады. Если поменять стороны местами, когда органы власти превращаются в преступников, а честные люди им противостоят, это может привести к несравненно более значительным результатам. Известно, в какое замешательство пришёл Наполеон из-за восстания Мале, одинокого, но непоколебимого человека.

Нам хотелось бы предполагать, что в городе, в государстве существует определённое, пускай даже незначительное, число по-настоящему свободных мужей. В этом случае нарушения конституции были бы сопряжены с большим риском. В этом отношении нужно подтвердить теорию коллективной ответственности: возможность нарушения прав обратно пропорциональна той степени свободы, с которой оно сталкивается. Например, нарушение неприкосновенности, даже священности жилища было бы невозможным в старой Исландии в тех формах, в каких оно стало возможным в Берлине 1933 года среди миллионного населения, как чисто административное мероприятие. Как похвальное исключение следует упомянуть молодого социал-демократа, застрелившего полдюжины этих, так называемых, добровольных помощников полиции в прихожей своей съёмной квартиры. Он был ещё причастен к сущности той древнегерманской свободы, которую его враги прославляли только в теории. Его, разумеется, не научила этой свободе и политическая программа его партии. В любом случае он не принадлежал к числу тех людей, о которых Леон Блуа сказал, что они бегут за адвокатом, пока их матерей насилуют.

Если мы теперь представим, что подобное происходило бы на каждой берлинской улице, то можно предположить, что всё могло выйти совсем иначе. Затянувшиеся мирные времена благоприятствуют оптическим иллюзиям. К их числу относится и то предположение, что неприкосновенность жилища основывается на конституции, и гарантируется ею же. На самом деле эта неприкосновенность основывается на отце, который вместе со своими сыновьями встаёт в дверях с топором в руке. Только эта истина не всегда проявляется подобным образом, и также она не представляет собой возражения против конституции. Нужно помнить древнее выражение: «Муж держит клятву, а не клятва – мужа». В этом кроется одна из причин того, что новые законы встречают в народе так мало участия. Про жилище в законах написано неплохо, но только мы живём во времена, когда один чиновник может взломать замок для другого чиновника.

Немца упрекают в том, что он не оказал достаточного сопротивления официальному насилию, и, скорее всего, упрекают справедливо. Он не знал ещё правил игры, и чувствовал угрозу, исходящую из тех зон, в которых никогда и не было речи об основных правах. Он всегда находился в положении между двух угроз: у положения «ни то, ни сё» есть как свои преимущества, так и свои недостатки. Едва ли замечали тех, кто погибал, в безнадёжной ситуации с оружием в руке защищая своих женщин и детей. Пусть их одинокая гибель станет известной. Это перевесит чашу весов.