Также бывают ситуации, требующие непосредственного морального решения, это происходит, прежде всего, там, где в водовороте достигают самых глубоких вихрей. Так бывало не всегда, и так будет не всегда. В большинстве случаев институты и связанные с ними предписания образуют обитаемую почву; право и обычай – это то, что носится в воздухе. Естественно, имеются нарушения, но на то и существуют суды и полиция.

Всё совсем иначе, если мораль заменяется разновидностью техники, то есть пропагандой, а институты превращаются в орудия гражданской войны. Тогда принятие решений становится уделом одиночки, причём именно в форме «или-или», тогда, как третья альтернатива, то есть нейтралитет, исключается. И тогда неучастие, а также суждение с позиций неучастия, становятся особым видом подлости.

Также и власть имущие в своих разнообразных воплощениях наступают на одиночку со своим «или-или». Это временный занавес, поднимающийся перед вечно повторяющимся спектаклем. Вовсе не важно, что написано на этом занавесе. Собственное «или-или» одиночки выглядит совсем иначе. Эта альтернатива приводит его в точку, в которой он должен выбирать между непосредственно присущим ему качеством человека и качеством преступника.

От того, насколько одиночка будет придерживаться подобной постановки вопроса, зависит наше будущее. Скорее всего, это решается именно там, где тьма кажется глубже всего. Что касается преступления, то оно, наряду с автономностью принятия нравственных решений, образует вторую возможность сохранения суверенитета в этом состоянии утраты, нигилистического подрыва бытия. Французские экзистенциалисты правильно понимали это. Преступление не имеет ничего общего с нигилизмом, оно скорее даёт убежище от его разрушающего самосознание выхолащивания, оно служит выходом из этой пустоши. Уже Шамфор говорил: «Человек, при современном состоянии общества, кажется мне развращённым скорее своим разумом, чем своими страстями».

Вероятно, этим можно объяснить, что культ преступления стал одним признаков нашего времени. Масштаб и распространённость этого культа слишком недооцениваются. О нём можно получить представление, если взглянуть на литературу, причём не только в её низших видах, включая сценарии фильмов и комиксы, но и на саму мировую литературу. Можно утверждать, что на три четверти она посвящена описанию преступников, их поступков и их среды, и что именно в этом и кроется секрет её привлекательности. Это демонстрирует масштаб того, насколько закон стал сомнителен. Человеку кажется, что он живёт под чужеземным гнётом, и в этом смысле он видит в преступнике родственную душу. Когда в Сицилии был казнён грабитель и убийца-рецидивист Джулиано, скорбь о нём распространилась широко. Эксперимент по ведению продолжительного существования по законам дикой природы провалился. Всё это глубоко трогает серые массы, поддерживая в них чувство причастности к бытию. Это приводит к героизации преступника. Также это создаёт моральный полумрак вокруг всех Résistance-подобных движений, и не только вокруг них.

Ныне мы живём во времена, когда ежедневно можно встретить неслыханные формы угнетения, рабства, истребления – направлены ли они против определённых слоёв, или распространяются в далёких уголках Земли. Сопротивляться этому можно и легально, путём утверждения фундаментальных прав человека, которые в лучшем случае можно гарантировать конституцией, но осуществлять их всё равно должны будут отдельные люди. Для этого существуют эффективные формы поведения, и тот, кто находится под угрозой, должен быть к ним готов, он должен учиться им; пожалуй, в этом кроется один из главных предметов нового образования вообще. Уже сейчас крайне важно тех, кто находится под угрозой приучить к мысли, что сопротивление в принципе возможно – если это будет осознано, то даже крохотное меньшинство способно будет сокрушить могущественного, но неуклюжего Колосса. Это тот образ, который часто повторяется в истории, и благодаря которому история получает свой мифологический фундамент. На таком фундаменте любое строение может простоять очень долго.

Потому вполне естественным является стремление власть имущих представить любое легальное сопротивление, и даже простое несогласие с их притязаниями, как преступное, и это их намерение создаёт особые отрасли применения насилия и пропаганды. Этим также объясняется то, что в их иерархии обычный преступник стоит выше того, кто сопротивляется их замыслам.

В противоположность этому важно, что Ушедший в Лес не только в своей морали, в своей борьбе, в своём товариществе заметно отличается от преступника, но также важно и то, что это различие скрыто в самой его глубочайшей сути. Он может обрести свои права только в самом себе, особенно в той ситуации, когда профессора правоведения и государственного права не способны вложить в его руку необходимого ему оружия. Скорее у поэтов и философов узнаем мы, чем нужно нам защищаться.

Мы рассмотрели в другом месте, почему ни индивид, ни массы не способны выстоять в том мире новых стихий, в который мы вступили в 1914 году. Это не значит, что человек исчезнет как свободный одиночка. Скорее он должен погрузиться глубоко под поверхность своей индивидуальности, и обнаружить там средства, затопленные там со времён религиозных войн. Нет никаких сомнений в том, что он сможет скрыться из этих титанических царств в сокровищнице новой свободы. Её можно обрести только ценой жертвы, поскольку свобода дорога, и она требует, чтобы ради неё теряли, возможно, как раз свою индивидуальность, а может быть даже и собственную шкуру, как добычу времени. Человек должен осознать, перевешивает ли для него его свобода всё остальное – дороже ли ему его так-бытие (So-sein), чем его вот-бытие (Da-sein).

Подлинная проблема заключается скорее в том, что подавляющее большинство людей не хотят свободы, вернее они даже боятся её. Свободным нужно быть, чтобы стать таковым, поскольку свобода суть экзистенция – это, прежде всего, сознательное соответствие экзистенции, и, воспринимаемая как судьба, жажда осуществлять её. Тогда человек свободен, и мир, полный принуждения и средств принуждения, служит ему теперь лишь тем, что являет его свободу в полном её блеске, подобно тому, как огромные массы первичной породы своим давлением выталкивают из себя кристаллы.

Новая свобода есть та же, что и старая, это абсолютная свобода в одеждах времени; вновь и вновь, и вопреки всем уловкам духа времени приводить её к победе – вот смысл исторического мира.

Как известно, основное чувство нашей эпохи враждебно собственности и склонно к экспроприации даже там, где это вредит не только пострадавшему лицу, но также и Целому. Можно наблюдать, как пахотные земли, которые кормили тридцать поколений землевладельцев и арендаторов, разделяются тем способом, который заставляет бедствовать всех. Можно наблюдать сплошную вырубку лесов, дававших древесину на протяжении тысячелетий. Можно наблюдать, как кур, несущих золотые яйца, режут в одну ночь, чтобы из их мяса сварить благотворительный суп, которого не хватит никому. Полезнее будет смириться с этим спектаклем, хотя он и позволяет ожидать сильного ущерба, поскольку он приводит к появлению в обществе новых, одновременно разумных и лишённых корней, слоёв. С этой точки зрения можно предвидеть появление удивительных вещей, особенно в Англии.

Это нападение происходит в первую очередь в этической сфере, в этом смысле старая формула «собственность – это кража» стала уже общепризнанной банальностью. Собственник – это тот, кто возмущает всякую чистую совесть, и сам он уже давно не чувствует себя в своей тарелке. Прибавьте к этому катастрофы, войны, увеличившиеся с помощью техники обороты жизни. Всё это не только обрекает на жизнь с капитала, но даже принуждает к этому. Не просто же так строят ракеты, каждая из которых стоит столько, сколько раньше стоило целое княжество.

Постепенно явление обездоленного человека, пролетария, принимает другие черты; мир полнится новыми фигурами страдания. Это изгнанники, объявленные вне закона, обесчещенные, своей земли и родины лишённые, жестоко низвергнутые на самое дно пропасти. Вот они, нынешние катакомбы; их не разрушить тем, чтобы позволять обездоленным время от времени голосовать по поводу того, каким способом бюрократия должна распоряжаться их нищетой.