И как отличить среди тех, кто приходит на Тверь, прилежного землепашца от кровавого татя? И тот и другой руки-ноги имеют, одинаково глазами на мир глядят, только видят, выходит, разное. Но в мысли к ним не заглянешь…

Предлагали бояре князю тех, кто был замечен в татьбе, клеймить по лбу позорным тавром, дабы издалека признавать разбойника, однако пока удержался от той меры Михаил Ярославич: больно уж паскудна и неподобна она человеку. Разве он скот, чтобы негодное клеймо на себе носить? Да и как он будет с ним дальше жить?

Однако как без кнута вселить в людей добронравие, когда они его не хотят? Но ведь и кнутом не многое достигается. Знать, не в кнуте здесь дело. Коли уж дошел русич до края, ему и кнут не помеха, напротив, кнут-то его уж не бьет, а только пуще задорит. Такого легче в смерть загнать, чем исправить. Хоть в лохмотья кожу исполосуй, а до души не достанешь. Оттого и не приживается татарский Джасак на Руси, что зла и крови в нем много, но правды нет. Другое нужно Руси, а что другое — никто не знает: то ли не придумали еще, то ли уже забыли. Все от века заповедано нам. Надо лишь понять, отчего сейчас грабить и убивать стало легче, чем жить по совести. И попытаться исправить то, что можно еще исправить. Ведь было же на Руси светлое время, когда на вора или какого иного отступника пальцем указывали, как на диковинку! И не страх держал людей в благонравии, а достоинство. Выходит, не о кнуте надо думать, а о том, как вернуть растоптанные татарами честь и достоинство. Бесчестный и на Бога взгляд не смеет поднять.

Вот и отец Иван поддержал Михаила Ярославича в споре с боярами, когда завели они речь о клейменых отметинах.

«Злого лишь укрепит во злобе такое тавро, — сказал Царьгородец. — Не даст уж возродиться ему для добра. А в каждую душу уголья брошены. В иной горят ярким пламенем от ангельского дыхания, в иной остыли, подернулись серым пеплом. Но не навек, ибо и к ним слетят еще ангелы и вздуют небесный огонь. Так не нам же путь тем ангелам закрывать…»

Хорошо, когда так… И ежели взглянуть теперь хоть на того же Андрея Александровича, можно ли в том усомниться?

Кажется, не было более непотребного, злонамеренного и мутноумного человека на всей земле, но, с тех пор как, отдав владимирский стол, умер брат его Дмитрий, и того словно бесы перестали водить.

Еще памятно, как пять лет назад все затаились в страхе и ждали, что уж теперь-то Андрей Александрович в таком кулаке Русь сожмет, что та не вздохнет, не выдохнет. И были к тому грозные обещания! Ан нет — то ли опешил он перед Русью, то ли сил в себе не нашел, но будто вовсе подменили его. Не то чтобы кроток стал, но вял и безделен. А может, правда, и он для веры очнулся? Хотя вряд ли…

За это время Михаил Ярославич встречался с великим князем дважды. Первый раз два года назад на большом владимирском княжьем съезде. Правда, ни смоленский, ни галичский, ни черниговский, ни иные из южных княжеств князья на зов Андрея Александровича не откликнулись, однако князья Низовской Руси съехались. Собрались: Федор Ростиславич, князь ярославский; Даниил Александрович[62], князь московский; Константин Борисович, князь ростовский; Иван Дмитриевич, князь переяславский; Михаил Ярославич, князь тверской, ну и еще некоторые из малоудельных. Был там и ханский посол, надменный от глупости бек-нойон[63] Умуд Муртаза. Впрочем, приняв княжеские дары, более он ни во что не вмешивался, а лишь важно дул в щеки, изредка кивал и иногда улыбался.

Собственно, проку в том съезде не было. Всяк остался при своем мнении. Одно лишь увидел Михаил Ярославич, еще раз утвердившись в своих же мыслях: нет среди князей великого князя. Великий же князь Андрей Александрович оказался на поверку присохшим перечесом, который уж и чесать забываешь, впрочем, перечес тот остался на месте когда-то свербящего, больного нарыва, излившегося гноем и сукровицей. Глядя на него, нахохленного постаревшего кречета, было ясно: ни ради корысти, ни ради тщеславия, ни тем паче ради чего другого Русь он крепить не будет. Видно, не власти он искал для себя, а лишь смерти для брата. И ради одной этой смерти да для безумной утехи непомерной гордыни не убоялся тысячи людей побить, целую землю предать опустошению и разору.

Добившись власти, Андрей Александрович враз постарел, потух глазами, осунулся и заострился лицом. Глядеть на него было тошно, как на чужого покойника. Хотя он и улыбался приветливо Михаилу, будто не слышал от него срамных слов. Глядя на него, Михаилу Ярославичу уже и не верилось, что именно этот человек все детские годы был пугалом в его памяти и сознании.

Но еще более поразил его во Владимире сын покойного великого князя Дмитрия Александровича, переяславский Иван. Подзуженный не кем иным, как московским князем Даниилом Александровичем, он так рьяно стоял на том, чтобы выйти из-под воли дядьки Андрея Александровича, что и Михаилу пришлось за меч хвататься.

Робкий Иван, при отце живший за стенами родного Переяславля тише, чем мышь в зимней норке, голос вдруг до того возвысил, что назвал Андрея Александровича братоубийцей и Каином, что, впрочем, было вполне уместно и справедливо, а Федора Ростиславича Черного грязным охвостьем на заду у Андрея, что было не менее справедливо также. Но дело оказалось совсем не в словах, а в том, с какой уверенностью в собственной силе он выступил. Все так и ахнули! Михаил Ярославич тогда почти сразу смекнул, что без лживых уверений в поддержке со стороны Даниила дело здесь явно не обошлось. Неизвестно, чем бы оно и кончилось, потому как сам князь Даниил только руками от удивления всплеснул при словах Ивана Дмитриевича и укоризненно покачал головой: что это, мол, племянник несет неладное…

Федор Ростиславич много чего про себя в жизни слышал, да еще, поди, попоносней, а еще больше худого сам ведал про свою жизнь и душу, однако, оскорбленный на миру, обиды, конечно, терпеть не стал, а кинулся с Иваном рубиться.

Князь Федор был уже во многих летах, но против почти безбородого, с оплывшими женоподобными плечами Ивана выглядел как ступка против квашни. Он и в старости оставался красив, как сатана воплощенный, с вьющейся кольцами посеребренной бородой, с черными, живыми глазами и сильными руками, пальцы которых были унизаны большими перстнями.

Выкрикнув поносные слова, Иван беспомощно обернулся на Даниила, словно ожидая поддержки. И Даниил вроде бы как раз поднимался с лавки, чтобы что-то сказать, однако больно уж мешкал и не успел. Выхватив меч, Черный уж подлетал к Ивану. Иван от неожиданности затрясся, как курица перед коршуном, но тоже потянул саблю. Хотя навряд ли и взмахнуть бы ей успел…

Надо было сдержаться да посмотреть, что далее выйдет, однако не утерпел Михаил Ярославич — прикрыл Ивана от Федора. Видно было, как огорчился Федор помехе, даже зубами заскрипел от досады, но на Михаила руку поднять не отважился. Ну а тут уж епископ сарский Исмаил взвился промеж ними ужом, начал крестом так осенять, что чуть не каждому в лоб попал. Ну, словами еще полаялись и разошлись без крови. А коли не вступился бы Михаил, ужели дошли б до убийства? Дошли бы, поди… А коли дошли, кому б досталось Переяславское княжество бездетного Ивана Дмитриевича? Как догадался потом Михаил Ярославич, ради того и затевалась та ссора.

Великий князь обвинения Ивана принял молча: мол, не тебе, недоносок, судить, в чем не смыслишь, однако, когда уже разъезжались, твердо и гласно пообещал достать копьем племянника и уж, во всяком случае, из переяславской отчины выбить.

Да, поди, и выбил бы, коли б опять же Михаил Ярославич у него на пути не встал. Тогда и встретился он с Андреем Александровичем вторично.

После съезда ханский посол Умуд позвал с собой Ивана Дмитриевича в Орду: мол, хан Тохта его видеть хочет. То ли великий князь подговорил его на то, то ли действительно Тохта хотел увидеть сына Дмитрия, чтобы уж самому убедиться в его некудышности, как о том ему наверняка доносили. Делать было нечего, и прямо из Владимира князь Иван отправился в Сарай. Но перед тем упросил тверского князя оказать еще одну услугу и взять на время его отсутствия Переяславль под свою защиту. Иван был по нраву Михаилу Ярославичу не намного больше, чем дядька его Андрей. Больно уж он был расплывчат, вздорен и неумен, от таких-то слизней беда и приходит, когда не ждешь. Одно ставило его напереди великого князя: вреда от него Тверь покуда не видела. Обида же на Андрея Александровича в Михаиле еще не прошла. Оттого и согласился Михаил Ярославич помочь Ивану против великого князя, коли в том будет нужда.