Устало прикрыв рукой глаза, я все-таки удостаиваю его ответом:

— Да, хорошо, почему ты спрашиваешь?

— Ты выглядишь болезненно, может, ты простудился? — говорит Эл, и я чувствую, как на лоб опускается его прохладная ладонь. Замерев и напрягшись, я усилием заставляю свое тело расслабиться, а потом неожиданно для себя перемещаю руку с глаз и накрываю ею ладонь Эла. Как же приятно ощущать ее на своей разгоряченной после душа коже. И как же охрененно приятно, что Эл не отстраняется и не вырывает ее из моей хватки. Я так и не решился открыть глаза, ведь с закрытыми легче принимать то, что сейчас происходит.

— Ты прав, — шепчу я. — Я, кажется, заболел.

Наступает тишина. Она режет уши, давит на мозг. И я не знаю, что она значит.

— Тогда тебе стоит показаться врачу, думаю, завтра этим и займемся, — через какое-то время произносит Эл и решительно выпутывает руку из-под моей. Но я все еще ощущаю ее прикосновение, все еще чувствую тихое, опаляющее ухо дыхание, и я все еще слышу, как громко стучит в тишине мое сердце.

Одиннадцатый шаг

Я все вспомнил.

Осознание, что мой план сработал, накатывает с новой силой, когда я вижу широко распахнутые глаза Эла. Он смотрит, не отрываясь, буравит взглядом, словно чувствует во мне перемену. Мне хочется усмехнуться, но я сдерживаюсь, чтобы не выдать себя. Еще немного и я выиграю. Осталось устранить лишь одно препятствие на своем пути, и я даже знаю, кто мне в этом поможет.

Двенадцатый шаг

Поднимаясь на лифте, я все никак не мог понять, зачем Эл позвал меня на крышу в такую погоду. Небо сегодня словно взбесилось, с самого утра шел сильный ливень. Какого черта Эла вообще туда понесло?

Оказавшись на месте, я раздраженно пытаюсь разглядеть его за практически непроницаемой стеной холодных шумных капель. Он стоит, опустив голову, и совершенно не обращает внимания на то, что полностью промок. Одежда, как вторая кожа, облепила его тело, а волосы, вечно похожие на гнездо, сейчас тяжелыми мокрыми прядями падают на лицо, скрывая его от чужого взора.

И все в его облике напоминает мне о том, что пока я был без своих воспоминаний, что-то успело поселиться во мне. Оно постепенно разрасталось, но вернувшаяся память притупила это чувство. Теперь я мог свободно дышать рядом с Элом, мог выдержать его задумчивый взгляд и не отвести свой. Теперь я был способен жить, представляя свой мир без Эла.

Как только он открывает рот, я понимаю, что все мысли об освобождении лишь попытка убедить себя, что я поступаю правильно, что у меня все под контролем.

Он говорит что-то о звоне колокола, который слышит сегодня весь день, и его голос полон печали и сожаления. Этот голос просачивается, проникает под кожу, разъедает меня изнутри.

Когда мы, продрогшие и промокшие до нитки, возвращаемся назад, то первым делом находим полотенца и укутываемся в них. Я сижу на лестнице и весь дрожу, но в этом виноваты не только холод и мокрая одежда.

— Я тебе помогу, — произносит Эл, опускаясь передо мной на колени.

Он поднимает голову и пристально смотрит на меня. На его глазах намокшие волосы, с которых на мою голую ступню капает вода. Я протягиваю руку, и промокаю их полотенцем. Перехватывает дыхание от мысли, что Эл у моих ног. Это будоражит, сбивает с толку. Тянущее чувство внизу живота затуманивает разум, путает обычно ясные мысли. Мне хочется кричать, хочется прикоснуться к нему, чтобы убедиться, что он реален. Отбросив в сторону полотенце, я грубо хватаю его за волосы и притягиваю к себе. Наклонившись, я впиваюсь в открывшиеся от удивления губы. И, о боже, вдруг осознаю, что именно этого я хотел так долго. Все это время. Целую гребаную вечность.

Тринадцатый шаг

Мой план с привлечением Рен сработал. Теперь действительно все кончено. Эл мертв. А значит, эту битву я выиграл. Шок и неверие вскоре сменились триумфом, но затем меня настигло опустошение.

Со смерти Эла прошла неделя, но что-то внутри меня никак не хотело заживать. Словно я лишился чего-то очень важного, и без этой потерянной детали не чувствовал себя целым. Не чувствовал себя живым.

Я смотрю на соседнее кресло, которое совсем недавно принадлежало Элу, и мне трудно дышать от мысли, что он больше никогда в него не сядет, что он никогда не предложит одно из своих тошнотворных пирожных, никогда не прикоснется ко мне. И даже если очень захочу, я не смогу услышать его голос, не увижу его завораживающие глаза. От Эла остались лишь воспоминания, и даже имя теперь принадлежит не ему.

Уверен, глупое наваждение со временем меня отпустит, и единственное, что я сейчас могу сделать, чтобы хоть немного забыться — это продолжить начатое: избавить этот мир от зла. И теперь никто и ничто не встанет у меня на пути.

ПРОПАСТЬ.