Отец, ждавший дочь во дворе школы, отчитал ее перед отъездом – ему пришлось на два часа задержаться и пить чай до самой темноты, боясь за жизнь ребенка.

   – Я вынужден был наказать директору закрыть тебя на ночь под арест, – рыкнул Учинни, садясь в карету. – Не жди, что такие выходки будут оставаться без ответа. – Дверца захлопнулась, а служанка, державшая Анну за руку, повела ту со вздохом умываться и укладываться спать.

   Девочку и, правда, заперли одну в комнате для наказаний, где было темно, где даже окошка не предусматривалось. Шаги стихли.

   Анна молча дрожала, сидя в углу. Разочарование, настигшее на кладбище, смыло всю прелесть с детских страшилок, оставляя лишь взрослые нравоучения – не ходи туда, куда не знаешь, не делай то, что не должно, живи как надо. Ей было горько и обидно – как будто ее действительно лишили самой лучшей игрушки, не дав ничего взамен. «Он обманул ее…» – продолжал наставительно звучать в голове голос нянюшки, а Анна все думала, почему же ей вдруг показалось, что ее подобное не настигнет? Глупость. Детская глупость. Девочка вытерла накатившие слезы и затихла, подобрав под себя ноги и уперевшись лбом в стену.

   Наверное, она просидела так очень долго, когда что-то кольнуло плечо в темноте. Вдруг стало ужасно холодно. И рядом зашевелилось нечто огромной живой массой, которая подкрадывается все ближе и желает сожрать.

   Очнувшаяся от полудремы Анна вздрогнула и оглянулась. Вязкая темнота поглощала все звуки и тени, оставляя лишь однородную черноту, которое сознание наделяло разными чертами. «Это мне только кажется, только кажется…» – шептала про себя девочка, еще сильнее подбирая ноги и сжимаясь в угол.

   Холодало. Внезапно что-то словно кольнуло между лопаток, а тьма сгустилась и обняла с почти нечеловеческой силой. Лишила дыхания, потянула воздух из груди. Болезненный укол проникал под кожу глубже, вонзался в позвоночник и не отпускал.

   Анна пыталась кричать и дергаться, но ничего не получалось. Беззвучные слезы текли по лицу, расплываясь неопрятными каплями на вороте курточки, а сама она тонула в ужасе и боли. В голове не было ни одной мысли, даже о том, что она может умереть, только страх – дикий, всепоглощающий, безбрежный как сама тьма, что пришла сюда.

   Ничто не могло помочь, неоткуда ждать помощи – слишком очевидное прикосновение мучительно вторгалось все глубже и причиняло адскую боль.

   И тут замок щелкнул, а в светлом квадрате двери показалась служанка с чашкой какао и бутербродом с сыром и зеленью.

   – Анна, директор велел, чтобы вы поели и отправлялись к себе в комнату.

   Обезумевшая девочка, которую отпустило при первом же скрипе двери, опрометью кинулась из комнаты, даже не дослушав девушку. Она бежала, не разбирая дороги, – куда угодно, лишь бы оказаться подальше от этой страшной комнаты. Повороты, коридоры… Влетев в очередную дверь, Анна с разгону остановилась. Она оказалась в маленькой церквушке пансиона. Даже не церквушке, а просторной комнате, оборудованной для проведения служб и освященной по всем правилам.

   Анна рухнула на колени перед крестом. Ее бил крупный озноб, и все тело сотрясалось, будто в конвульсиях. Девочка попыталась начать молиться, но единственное, что говорил разум, и что повторяли губы, было: «Помогите… Помогите…» Она стояла, раскачиваясь, перед алтарем, и все шептала только это слово.

   Конечно, служанка не поняла, отчего это дочь Учинни так разнервничалась, но на всякий случай заглянула внутрь и пожала плечами, а затем посмотрела на скромную трапезу и вновь недоуменно подняла плечи.

   «Вот, теперь гоняйся за этой девчонкой, – подумала с досадой, разворачиваясь на каблуках и направляясь к себе. – Сама найдет дорогу».

   Шагам девушки по коридору вторили другие, которые срывались с потолка пылью. Кто-то шел по нему, направляясь следом за Анной и не отставая, пока не замер у дверей часовни и не заглянул внутрь.

   Отсюда девочка казалась совсем крохотным сжавшимся комочком в белом свете не догоревших свечей. Длинные черные тени отбрасывали скамейки, между рядами плыл туман. Темнота была не готова сделать шаг вперед, пока девочка не позовет вновь.

   Анна не осознавала, сколько она так стояла перед крестом. Страх все не отпускал, но с каждой тихой минутой, прошедшей мимо, он становился на каплю меньше, и вот уже к ужасу начала примешиваться усталость. Девочка поняла, что помимо всего прочего ей очень холодно и хочется спрятаться в постель – совершенно по-детски, завернувшись в одеяло, и чтобы рядом была нянюшка. Анна всхлипнула и принялась вставать. Затекшие ноги не слушались, и боль пробегала иголочками вдоль бедер, икр, ступней, разгоняя кровь все сильнее. В конце концов, девочке удалось подняться. Она вытерла нос рукавом и вытащила одну из свечей – казалось, что божье пламя поможет добраться до комнаты. Шаг, второй…

   Анна нерешительно остановилась около порога, собралась с духом и переступила его.

   Легкий ветерок потрепал волосы, отпуская девочку пока восвояси. Слишком быстро, но требовалось попробовать, слизнуть капельку пота с ее виска, понять, что Анна боится. Пусть боится сильнее, нарастает в душе жуть и проявится в ближайшее время.

   – Ты чего так долго, Анна? – от кровати в комнате поднялась Леоно, которая всегда зачитывалась книжками допоздна. – Тут так твой отец ругался.

   Девочка шмыгнула носом и, ничего не ответив, прилепила свечу на тумбочку и принялась раздеваться, чтобы побыстрее очутиться в постели. Страх не отпустил ее даже в комнате, опустившись темнотой по пыльным углам, и Анне было в тот момент ни до чего – ни до отца, ни до подруги, ни даже до завтрашнего дня. Единственное, что ей хотелось, – чтобы вновь стало тепло изнутри, но холод, плотно даже не вгрызающийся, втекающий во внутренности, не давал расслабиться и продолжал бить ознобом.

   В конце концов, забравшаяся в кровать девочка плотно закуталась в одеяло и уставилась на огарок, все еще продолжающий гореть. Каждая капелька воска приближала тьму, от которой не было спасения – ей ведь ничто не помеха в этом сумрачном пансионе… И все же через некоторое время перед глазами Анны все начало расплываться, и она провалилась в сон.

   А когда открыла глаза, то уже наступило утро: через окно ярко светило солнце, щебетали птицы, а соседка по комнате прыгала на одной ноге в поисках потерянного шерстяного чулка, который поддевался под бархатные панталоны.

   – Анна, – сказала она. – Ты во сне разговаривала и звала кого-то.

   Девочка села на кровати и поежилась. Нужно бы собираться, а то розг не избежать, но она была полностью разбита и вымотана, будто и не спала совсем.

   – Кого? – вяло поинтересовалась Анна, продолжая сидеть нахохлившимся воробьем и натягивая на себя одеяло. Было очень холодно, и лоб покрывала испарина от каждого движения.

   – Я не поняла, – Леоно даже покраснела, – ты на другом языке разговаривала, – она внимательно оглядела мокрую и раскрасневшуюся Анну. – Тебе плохо? – спросила, становясь на холодный пол босой ногой и моргая. – Может, позвать наставника?

   Девочка недоуменно попыталась посмотреть на соседку. Та говорила вроде бы знакомые слова, но они никак не хотели складываться в предложения и путались между собой.

   – Кого? – повторила Анна, попытавшись еще плотнее закутаться в одеяло. Кажется, нужно было куда-то идти, но у нее еще ко всему прочему начала раскалываться голова – будто чем-то горячим било изнутри черепа по затылку.

   Леоно нахмурилась, стала кусать уголок губы и издавать пыхтящий звук, потому что маленькая Учинни вызывала в ней беспокойство.

   – Я с тобой не дружу, потому что я думала, что ты меня так дразнишь, – заявила она и выбежала в коридор. А вскоре в комнату заявилась одна из наставниц – высокая тощая женщина со шрамами от оспы на лице. Она направилась к кровати и пощупала лоб Анны.

   – Вам следует лежать в кровати, – сказала строго. – Вот до чего доводят прогулки по ночам. Если бы не господин директор, вы бы были наказаны розгами. А теперь придется пить лекарства. И это в начале года, когда только-только приступили к занятиям. Стыдно, Анна!