Так Ван Тигр позволял своим людям говорить все, что им вздумается, и как все простые люди они рассказывали все, что слышали, с прибаутками и громким смехом, потому что многого ждали впереди и верили в своего начальника, а кроме того, все они были сыты, и всем им нравились новые земли и деревни, которыми они проходили. Хотя населению приходилось кормить этих двоих, Леопарда и начальника области, у них все же оставалось вдоволь для того, чтобы прокормиться и самим; земля была плодородна, и у них оставалось немало. И Ван Тигр позволял своим людям говорить, и если не все их речи стоило слушать, то нередко они роняли слово о том, что нужно было знать Вану Тигру, и он легко мог отсеять пшеницу от мякины, будучи гораздо умнее их.

Визгливый голос солдата умолк. Ван Тигр обратил внимание на его последние слова о том, что начальник области боится потерять свое место, и глубоко над ними задумался. Ему казалось — в них суть всего дела и что этот слабый старик поможет ему захватить власть над всей областью. Чем больше он слушал своих людей, тем больше убеждался в том, что Леопард не так силен, как ему прежде казалось, и, недолго подумав, решил послать лазутчиков в самое гнездо бандитов и узнать, что там за люди и каковы силы у Леопарда.

В тот вечер он долго приглядывался к своим людям, которые ужинали на корточках, держа в руках маленькие хлебцы и миски с жидкой кашей, и долго не мог решить, кого послать лазутчиком: все они казались ему недостаточно ловкими и недостаточно умными. Потом взгляд его упал на племянника, которого он держал при себе, — тот с жадностью ел, и так набил рот, что щеки у него отдувались. Ван Тигр повернулся и ушел в свою комнату, и мальчик встал и сейчас же последовал за ним, — такова была его обязанность. И Ван Тигр велел ему закрыть двери и выслушать, что он скажет:

— Хватит ли у тебя храбрости сделать то, что я прикажу?

И мальчик ответил твердо, все еще прожевывая хлеб:

— Испытай меня, и ты узнаешь!

Тогда Ван Тигр сказал:

— Я испытаю тебя. Возьми небольшую рогатку, из каких мальчишки бьют птиц, и ступай вон на ту двуглавую гору, притворись, что ты заблудился и боишься диких зверей, и с плачем подойди к воротам. Когда тебя впустят, скажи, что ты крестьянский сын из долины, по ту сторону горы, и пришел на гору пострелять птиц, что ты не заметил, как наступила ночь, — и сбился с дороги и просишь приютить тебя на ночь в храме. Если тебя не оставят переночевать, проси дать тебе хотя бы проводника к ущелью, да смотри хорошенько по сторонам и все примечай: сколько там людей, сколько у них ружей, каков из себя Леопард; потом вернись и расскажи мне все. Хватит ли у тебя на это храбрости?

Ван Тигр не сводил с юноши своих черных глаз и видел, что его румяное лицо побледнело и рябины выступили на коже, словно шрамы, но он отвечал довольно твердо, хотя дыхание у него прерывалось:

— Хватит.

— Я тебе еще ничего не поручал, — продолжал Ван Тигр строго, — может быть, твое шутовство теперь пригодится. Если ты собьешься с дороги и не сумеешь ее снова найти, если ты выдашь себя, вина будет твоя. Однако, хоть лицо у тебя веселое и глупое, я знаю, что ты куда умнее, чем кажешься, потому-то я и выбрал тебя. Прикидывайся дураком, и бояться тебе будет нечего. А если тебя поймают, хватит ли у тебя храбрости умереть, не проболтавшись?

Тогда густая краска снова прилила к лицу юноши, и, выпрямившись, крепкий и стройный в своей грубой одежде из синей дабы, он отвечал:

— Испытай меня, начальник!

Ван Тигр был им доволен и оказал:

— Молодец! Это и есть испытание, и если ты его выдержишь, то будешь достоин повышения.

И он слегка улыбнулся, глядя на юношу, и сердце его, которое редко волновало что-либо, кроме вспышек гнева, теперь слегка смягчилось. Но причиной этому не была любовь к мальчику, — он его не любил, — а какая-то смутная тоска, и ему снова захотелось иметь сына, не такого, как этот мальчик, а своего собственного сына, сильного, верного и смелого.

Он велел мальчику надеть платье, какое носят крестьянские дети, опоясаться полотенцем и надеть на босые ноги старые и рваные башмаки, потому что перед ним была длинная дорога и нужно было карабкаться по острым скалам. Потом Рябой сделал из раздвоенного сучка небольшую рогатку, какая есть у каждого мальчишки, и, когда она была готова, легко сбежал вниз по склону горы и скрылся в лесу.

За те два дня, что Рябой пробыл в отсутствии, Ван Тигр наводил порядки в своем отряде, как задумал, и каждому назначил работу, чтобы никто не оставался праздным. Верных людей он разослал по деревням закупать съестное. Послал их не вместе, а одного за другим, и они закупали мясо и хлеб понемногу, чтобы никто не догадался, что они делают закупки на сто человек.

Когда наступил вечер второго дня, Ван Тигр вышел из храма и стал смотреть с каменной лестницы вниз, не возвращается ли племянник. В глубине души он боялся за мальчика, и при мысли, что он, может быть, умер мучительной смертью, чувствовал непривычную жалость и раскаяние, и когда совсем стемнело и взошел молодой месяц, он взглянул на гору Двуглавого Дракона и подумал:

«Следовало бы послать человека, без которого я мог бы обойтись, а не сына моего родного брата. Если он умрет жестокой смертью, как я взгляну брату в глаза? И все-таки я могу доверять только родному по крови».

Люди его заснули, а он все еще бодрствовал; и месяц вышел из-за гор и повис высоко в небе, но мальчика все не было. Наконец поднялся пронизывающий ночной ветер, и Ван Тигр вернулся в храм с тяжелым сердцем и только теперь понял, что ему будет недоставать мальчика, если тот не вернется, — такие у него были забавные и лукавые ухватки и ровный нрав.

Но глухой ночью, лежа без сна, он услышал тихий стук в ворота, встал и поспешно выбежал во двор. Мальчик стоял за воротами, и, отодвинув деревянный засов, Ван Тигр заметил, что вид у него очень усталый и измученный, но все же веселый. Он вошел, прихрамывая, штаны у него были порваны на бедре, и вся нога покрыта запекшейся кровью. Но он был весело настроен.

— Я вернулся, дядя! — крикнул он осипшим от усталости голосом, и Ван Тигр засмеялся неожиданно и беззвучно, как смеялся всегда, когда был доволен, и грубовато оказал:

— А что у тебя с бедром?

Но мальчик ответил весело:

— Это пустяки.

И оттого, что Ван Тигр был очень доволен, ему захотелось пошутить чуть ли не в первый раз в жизни, и он сказал:

— Не Леопард ли тебя оцарапал?

Мальчик засмеялся, понимая, что дядя сказал это в шутку, и, присев на ступеньки храма, ответил:

— Нет, не он. Я упал на куст терновника, — мох влажен и скользок от росы, и это куст меня так поцарапал. Дядя! Я умираю с голода!

— Ступай и поешь, — сказал Ван Тигр. — Поешь, напейся и выспись, а потом я тебя выслушаю.

Он велел племяннику пойти в зал и громко позвал солдата, чтобы он сейчас же принес для мальчика еды и питья. Но шум разбудил солдат; один за другим они выбежали и столпились во дворе, освещенные сиявшим с высоты месяцем; всем им хотелось послушать о том, что видел мальчик. Тогда Ван Тигр, увидев, что мальчик наелся и напился и теперь не скоро заснет, возбужденный своей удачной вылазкой и сознанием собственной важности, заметив, что рассвет уже близок, сказал:

— Ну, рассказывай, а потом пойдёшь спать.

И мальчик сел на алтарь перед Буддой с завешенным лицом и начал:

— Я все шел и шел, а та гора вдвое выше этой, дядя, и становище бандитов на самом верху, во впадине, круглой, как чаша. Хорошо бы нам захватить и гору, когда мы захватим область. У них там есть дома, и становище похоже на маленькую деревню. Я сделал так, как ты сказал, дядя. Вечером подошел к воротам, притворился, будто хромаю; за пазухой у меня лежали убитые птицы, — а на той горе есть редкие птицы, самых ярких цветов. Я убил одну, ярко-желтую, всю словно золотую, — она и сейчас со мной, такая красивая.

Тут он вытащил из-за пазухи желтую птицу, и она легла у него на ладони мягко и безжизненно, похожая на горсточку легкого золота. Вана Тигра раздражало такое ребячество — ему хотелось поскорее услышать рассказ, но он сдержался и предоставил мальчику рассказывать по-своему, а тот бережно положил птицу возле себя на алтарь, обвел взглядом слушавших его солдат, освещенных пылающим факелом, который Ван Тигр приказал зажечь и воткнуть в полную пепла курильницу на алтаре, и продолжал: