А Ван Средний был доволен, как никогда, потому что теперь все было в его руках. Лучшие земли брата он решил купить сам. Правда, он заплатил за них настоящую цену, потому что для этого был достаточно честен, не хуже других, и даже не скрыл от брата, что купил самую лучшую землю, чтобы она осталась в семье. Но сколько он купил земли, Ван Помещик не знал, потому что брат дал ему подписать бумаги, когда он был навеселе, и тот даже не посмотрел, чье имя стоит в купчей, а так как он был в хорошем расположении духа, то Ван Средний казался ему прекрасным человеком, вполне достойным доверия. Если бы Ван Помещик знал, что так много участков земли перейдет к брату, он, может быть, и не согласился бы, и потому Ван Средний старался обратить его внимание на участки похуже, которые он продавал арендаторам и всем, кто хотел их купить. И правда, Ван Средний много земли продал и чужим. Но Ван Лун в свое время был дальновиден и покупал самые лучшие участки земли, и когда дело было доведено до конца, во владении Вана Среднего и его сыновей остались лучшие, самые отборные участки отцовской земли, потому что таким же образом ему удалось приобрести и лучшую часть из наследства младшего брата. Большая часть зерна со всех этих участков должна была, по его замыслу, поступить в его же лавки и умножить запасы золота и серебра, и с тех пор он стал человеком значительным в своем городе, и люди начали звать его Ван Купец.

Тому, кто этого не знал, и в голову не могло притти, что этот маленький, тощий человек так богат, потому что Ван Купец был попрежнему умерен и ел только простую пищу и попрежнему носил все тот же халат темно-серого узорчатого шелка. В доме у него не прибавилось утвари, а во дворах не было ни одного цветка и ничего лишнего, и даже то, что росло прежде, засохло, потому что жена его была хорошая хозяйка и сама разводила кур, и куры эти забегали в комнаты и подбирали с пола объедки, брошенные детьми, и, расхаживая по дворам, склевывали каждую травинку и каждый листок, так что во дворах совсем не осталось зелени, кроме нескольких старых сосен, а земля была вся вытоптана и затвердела, как камень.

И сыновьям своим Ван Купец не позволял приучаться к праздности и расточительству. Нет, каждому он назначил свой удел, каждый из них должен был учиться несколько лет и выучиться читать и писать и искусно считать на счетах. Но он не позволял им затягивать годы учения, чтобы они, чего доброго, не стали считать себя учеными, потому что ученые никакой работы не любят, а, по его мысли, они должны были приучаться торговать, а потом войти в дело. Рябой в счет не шел, потому что отдан был дяде; второго сына он решил сделать управляющим своими землями, а остальные в свое время, начиная с двенадцати лет, должны были приучаться к торговле.

Цветок Груши попрежнему жила в старом доме с дурочкой и горбуном, и каждый день ее жизни был похож на предыдущий, и она просила только одного, чтобы так продолжалось и дальше. О земле она больше не горевала, видя, что средний сын ее покойного господина приходит вместо старшего в поле перед жатвой смотреть, как растут хлеба, наблюдать за тем, как развешивают зерно, и за всеми другими делами. Да, она слышала, что Ван Купец, хоть и горожанин, еще прижимистей брата, как помещик, потому что, взглянув на поле стоящей на корню, еще не созревшей пшеницы, он мог точно сказать, сколько тут будет зерна, и его раскосые глазки сразу замечали, не придерживает ли тайком арендатор ногой мешок с зерном, чтобы на весах потянуло больше, и не плеснул ли он воды в рис или пшеницу, чтобы зерно разбухло. Годы, проведенные им в лавке, научили его всем уловкам, какими пользуется крестьянин, чтобы обмануть купца-горожанина, своего исконного врага. Но если Цветок Груши спрашивала, не сердится ли он, обнаружив плутовство, ей всегда отвечали, что нет, никогда не сердится, и в ответе слышалось невольное восхищение перед ним. Нет, он был только неумолим и тверд, и гораздо умнее всех крестьян, и прозвище ему вся округа дала такое: «Тот, кто наживается на каждой сделке».

Прозвище это было презрительное, полное ненависти, и все крестьяне от души ненавидели Вана Купца. Но он не обижался, скорее был доволен, что его так прозвали, а узнал он свое прозвище от одной рассердившейся крестьянки, которая стала его бранить за то, что он поймал ее, когда она опускала большой круглый камень в корзину с зерном, стоящую на весах, думая, что он не заметит, потому что стоит к ней спиной.

Не раз и не два выбранила его крестьянка, потому что злая на язык женщина смелее всякого мужчины, — тот посмотрел бы на него молча, угрюмо или робко, сообразно своему нраву, а женщина стала браниться и кричала ему вслед:

— Скоро же ты забыл, что твои отец и мать пахали землю, как и мы, и умирали с голода, так же, как и мы умираем оттого, что ты сосешь из нас кровь!

Ван Помещик иной раз побаивался крестьян, когда они озлоблялись, так как знал, что богатым есть из-за чего бояться бедных: они кажутся терпеливыми и смирными, но могут осмелеть и без пощады растерзать тех, кого ненавидят. А Ван Купец ничего не боялся и не придал никакого значения словам Цветка Груши, которая, увидев, что он проходит мимо, остановила его и, выйдя к нему, сказала:

— Господин и сын моего господина, не можешь ли ты обращаться с народом помягче? Труд их тяжек, они бедны и просты, как дети. Сердце мое разрывается, когда я слышу, как проклинают они сыновей моего господина.

Но Ван Купец только улыбнулся и прошел мимо своей дорогой. Ни слова, ни дела для него ровно ничего не значили, пока он получал свои доходы полной мерой. Сила была на его стороне, и он ничего не боялся, потому что богатство было ему надежной защитой.

Зима в тех местах стояла долгая и холодная, и пока дули жестокие ветры и бесновались метели, Вану Тигру приходилось сидеть в ямыне, в городе, который принадлежал теперь ему, и дожидаться наступления весны. Он прочно здесь обосновался и настойчиво требовал с правителя то одни, то другие налоги на содержание своих восьми тысяч солдат. Да, был даже особый налог, которым обложили все земли в его пользу, и назывался он так: «налог на охрану населения правительственной армией», а на самом деле эта армия была собственное войско Вана Тигра, и он учил его, муштровал и готовил к тому, чтобы оно помогло ему захватить власть, когда придет время. Каждый крестьянин в области платил налог с каждого участка в пользу Вана Тигра. И теперь, когда бандиты исчезли, а гнездо их сожгли и Леопарда нечего было больше бояться, простой народ не мог нахвалиться Ваном Тигром и был готов заплатить ему как следует. Но сколько он возьмет — они все еще не знали.

Были и другие налоги, которые Ван Тигр заставил ввести в свою пользу: платили рынки и лавки, платил каждый путник, проходивший через город, который лежал на дороге с севера на юг, и каждый купец платил налог на товары, ввозимые и вывозимые для продажи и обмена, — и деньги стекались непрерывно и тайно в казну Вана Тигра. Он был предусмотрителен и позаботился, чтобы деньги не проходили через много рук, так как знал, что нет на свете руки, которая по своей охоте выпустила бы столько же серебра, сколько захватила. Для надзора за сборщиками налогов он назначил своих верных людей, и хотя они со всеми обращались учтиво, выполняя его приказ, однако он дал им власть казнить всякого, кто возьмет больше чем следует, сказал и верным людям, что тот из них, кто изменит ему, поплатится жизнью. Ему нечего было опасаться измены, потому что все знали, что он беспощаден, и боялись его. Знали также, что он справедлив и что он не станет убивать человека без вины или ради удовольствия.

И все же, несмотря на свою удачу, дожидаясь, пока пройдет зима, Ван Тигр постоянно гневался, потому что жизнь во дворах у правителя была ему не по душе. Нет, здесь не было никого, с кем он мог бы подружиться, да он и сам не хотел сближаться ни с кем, зная, что, пока люди его боятся, ему нетрудно будет сохранить свою власть над ними; а кроме того, он был не из тех, кто любит бражничать и заводить приятелей, и жил один, если не считать рябого племянника, которого держал всегда при себе на случай, если что-нибудь понадобится, и верного человека с заячьей губой, ставшего его главным телохранителем.