— Да, почтенная госпожа, — ответил привратник.

— Почему он сам не говорит? — спросила старуха.

— Потому что он глуп, госпожа, — отвечал привратник, теребя волосы на бородавке.

Это возмутило Ван-Луна, и он бросил негодующий взгляд на привратника.

— Я простой и грубый человек, знатная и почтенная госпожа, — сказал он. — Я не знаю, какие слова говорят в присутствии такой особы.

Старая госпожа посмотрела на него внимательно и серьезно, словно хотела заговорить, но потом она отвернулась от него, ее пальцы сомкнулись вокруг трубки, которую раскуривала для нее рабыня, и она, казалось, сразу забыла о Ван-Луне. Она, нагнулась, жадно втягивая дым, и острота ее взгляда пропала: глаза подернулись дымкой. Ван-Лун все еще продолжал стоять перед ней, когда ее взгляд мимоходом остановился на его фигуре.

— Что этот человек делает здесь? — спросила она, внезапно разгневавшись. Казалось, она обо всем забыла.

Лицо привратника оставалось неподвижным. Он молчал.

— Я пришел за женщиной, почтенная госпожа, — ответил Ван-Лун в изумлении.

— За женщиной? За какой женщиной? — начала старуха; но рабыня, стоявшая рядом, нагнулась к ней и что-то прошептала, и ее госпожа пришла в себя.

— Ах, да, я и забыла об этом деле. Ты пришел за рабыней, по имени О-Лан. Помню, мы обещали выдать ее замуж за какого-то крестьянина. Ты и есть этот крестьянин?

— Да, я, — отвечал Ван-Лун.

— Позови живее О-Лан! — сказала старая госпожа рабыне. Ей как будто хотелось кончить поскорее со всем этим и остаться одной в тишине большой залы с трубкой опиума.

Через мгновение рабыня вернулась, ведя за руку коренастую, довольно высокого роста женщину в чистой синей кофте и штанах. Ван-Лун взглянул на нее один только раз, потом отвел глаза в сторону, и сердце его забилось. Это была его будущая жена.

— Подойди сюда, рабыня, — сказала старая госпожа небрежным тоном. — Этот человек пришел за тобой.

Женщина подошла к госпоже и стала перед ней, опустив голову и стиснув руки.

— Ты готова? — спросила госпожа.

Женщина ответила медленно, как эхо:

— Готова.

Ван-Лун, слыша в первый раз ее голос, посмотрел на ее спину, так как она стояла впереди него. Голос был довольно приятный, не громкий и не тихий, ровный и не злой. Волосы женщины были аккуратно и гладко причесаны и одежда опрятна. С минутным разочарованием он увидел, что ноги у нее не забинтованы.

Но долго раздумывать об этом не пришлось, потому что старая госпожа уже говорила привратнику:

— Вынеси ее сундук за ворота, и пусть они уходят.

Потом она подозвала Ван-Луна и сказала:

— Стань рядом с ней, пока я говорю.

И когда Ван-Лун вышел вперед, она сказала ему:

— Эта женщина вошла в наш дом десятилетним ребенком и прожила здесь до сих пор, когда ей исполнилось двадцать лет. Я кормила ее в голодный год, когда ее родители приехали сюда, потому что им нечего было есть. Они были с Севера, из Шандуня, и вернулись туда, и больше я ничего о них не знаю. Ты видишь, у нее сильное тело и квадратное лицо ее сословия. Она будет хорошо работать в поле и носить воду и делать для тебя все, что ты захочешь. Она некрасива, но это и лучше. Только люди праздные нуждаются в красивых женщинах, чтобы они развлекали их. Она и не умна. Но она хорошо делает то, что ей велят, и у нее смирный характер. Насколько мне известно, она девушка. Она не так красива, чтобы вводить в соблазн моих детей и внуков, даже если бы она не была на кухне. Если что-нибудь и было, так разве с кем-нибудь из слуг. Но по дворам бегает столько хорошеньких рабынь, что я сомневаюсь, был ли у нее хоть один любовник. Возьми ее и обращайся с ней хорошо: она хорошая рабыня, хотя немного неповоротлива и глупа. Если бы я не думала о своей будущей жизни, то оставила бы ее у себя: для кухни она достаточно хороша. Но я всегда выдаю своих рабынь замуж, если кто-нибудь хочет их взять и господам они не нравятся.

А женщине она сказала:

— Повинуйся ему и рожай ему сыновей, много сыновей. Первого ребенка принеси показать мне.

— Да, почтенная госпожа, — отвечала женщина покорно. Они стояли в нерешимости, и Ван-Лун был очень смущен, не зная, что ему говорить и делать.

— Ну, идите, что же вы! — сказала нетерпеливо старая госпожа.

И Ван-Лун, вторично отвесив поклон, повернулся и вышел, а женщина за ним, а за ней привратник, неся на плече сундук. Этот сундук он поставил на пол в комнате, куда Ван-Лун зашел за своей корзиной, и не пожелал нести его дальше.

Тогда Ван-Лун повернулся к женщине и в первый раз посмотрел на нее. У нее было квадратное честное лицо, короткий широкий нос с крупными черными ноздрями, и рот у нее был широкий, словно щель на лице. Глаза у нее были маленькие, тускло-черного цвета, и в них светилась какая-то смутная печаль. Лицо, должно быть, всегда казалось неподвижном и невыразительным. Женщина терпеливо выносила взгляд Ван-Луна, без смущения, без ответного взгляда, и только ждала, когда он ее оглядит. Он увидел, что ее лицо и вправду не было красиво, — загорелое, простое, покорное лицо. Но на ее темной коже не было рябин, и губа не была раздвоена. В ее ушах он увидел свои серьги, те золоченые серьги, которые он купил, а на руках у нее были подаренные им кольца. Он отвернулся с тайной радостью: у него есть жена!

— Вот сундук и вот корзина, — сказал он грубо.

Не говоря ни слова, она нагнулась, подняла сундук за скобу, поставила его на плечо и, шатаясь под его тяжестью, попыталась выпрямиться. Он следил, как она это делает, и потом неожиданно сказал:

— Я возьму сундук. Вот корзина.

И он взвалил сундук себе на спину, не считаясь с тем, что на нем новый халат. А она, все еще не говоря ни слова, взялась за ручку корзины. Он подумал о сотне дворов, которыми ему придется итти, нелепо согнувшись под тяжестью сундука.

— Если бы была боковая калитка… — пробормотал он. И она, подумав немного, словно не сразу поняв его слова, кивнула. Потом она повела его через маленький заброшенный двор, поросший сорной травой, с заглохшим прудом. Там под согнутой сосной была старая калитка. Женщина отодвинула засов, и они вышли на улицу.

Раза два он оглянулся на нее. Она упорно шагала, переставляя большие ноги, и казалось, что так она может прошагать всю свою жизнь. Ее широкое лицо ничего не выражало.

В городских воротах он нерешительно остановился и начал одной рукой отыскивать оставшиеся в поясе медяки, другой рукой он придерживал сундук на плече. Он достал две медных монеты и на них купил шесть маленьких зеленых персика.

— Возьми их и съешь, — сказал он грубо.

Она схватила персики с жадностью, как ребенок, и безмолвно зажала их в руке. Он посмотрел на нее еще раз, когда они шли по меже пшеничного поля: она потихоньку грызла персик, но, увидя, что он смотрит на нее, снова зажала его в руке, и челюсти у нее перестали двигаться.

И так они шли, пока не достигли западного участка, где стоял храм Земли: маленькое строение, не выше человеческого роста, сложенное из серых кирпичей и крытое черепицей. Дед Ван-Луна, всю жизнь работавший на тех же полях, которые теперь пахал Ван-Лун, выстроил этот храм, возя кирпичи из города на тачке. Стены были оштукатурены снаружи. В один урожайный год наняли деревенского художника, и тот намалевал на белой штукатурке горный пейзаж и бамбуки. Но эта живопись обмывалась дождями в течение многих поколений, и от нее остались только легкие перистые тени бамбука, а горы исчезли. Внутри храма, уютно угнездившись под крышей, сидели две маленькие торжественные фигуры, вылепленные из глины, взятой с полей вокруг храма. Это был сам бог и его жена. На них были одежды из красной и золотой бумаги, а у бога были редкие висячие усы из настоящих волос. В праздник Нового года отец Ван-Луна покупал листы красной бумаги и заботливо выкраивал и клеил новые одежды для этой четы. И каждый год под кровлю храма врывались снег и дождь, а летом светило солнце, портя их одежды. Сейчас, однако, одежды были еще новые, так как год только что начался, и Ван-Лун гордился их щегольским видом.