Она замерла, ожидая ответа.

— Да, я вижу в этом мой долг, — просто отозвался он. Его высокий белый лоб не дрогнул, когда он стоял так, со шляпой в руке, глядя перед собой ясными голубыми глазами.

— Я давно хотела уехать, уехать надолго, — с жаром воскликнула она.

Он впервые посмотрел на нее с интересом. Его голубые, рассеянные, холодноватые глаза встретились с ее глазами — темными, сияющими.

— В самом деле? — сказал он.

В последующие годы, когда она хорошо узнала его, эти простые слова: «Я вижу в этом мой долг» — всегда служили для нее ключом к его натуре, объясняли всякий его поступок, были оправданием его жизни.

Он запомнил этот разговор. Он начал наносить ей официальные визиты, и они с воодушевлением говорили о религии и об их общей цели. Она буквально смотрела ему в рот, когда он растолковывал ей истины, которые, хвати у нее терпения, она могла бы вычитать из пыльных книг в ризнице. Ей казалось, что они предназначены друг для друга самим Богом. Когда они оказывались вместе, у нее не поднималось волнение в крови. Они разговаривали легко, естественно о добре. Ее решимость росла и становилась все чище. Привязанность к мирскому и врожденная пылкость уходили прочь. Когда он покидал ее, она чувствовала себя спокойной и утвердившейся в вере. Не было того жара в крови, тех шуток и смеха, которые, когда Нил ухаживал за ней, веселили ее и в то же время заставляли немного стыдиться себя.

В один прекрасный день, очень скоро, пришло письмо. Это было предложение, написанное аккуратнейшим почерком, в строго формальном стиле. Поскольку у них была общая цель в жизни и общие взгляды, не иначе как сам Господь повелевал им соединить свои судьбы. К тому же его мать не желала, чтобы он уехал к язычникам без жены. Это было ее единственное условие — чтобы он нашел себе жену. Сыскать женщину, которая согласилась бы уехать так далеко, было непросто. Но он положился на Бога. И ожидание его не обмануло.

Керри прочла его письмо с благоговением. С таким человеком ей удастся быть хорошей. Ее живое воображение тут же нарисовало ей грядущие годы совместной жизни, в которой они будут во всем полагаться друг на друга и на Господа, помогать друг другу. Он не был красноречив. Зато она всегда сумеет подыскать нужные слова и помочь ему в составлении проповедей. При его глубокой учености и ее красноречии, перед ними не устоит ни одна языческая душа. И они пожнут богатый урожай этих чистых, но непросвещенных душ обращенных в христианство язычников, которые последуют за ними с обожанием в глазах, и эта удачная жизнь заставит навсегда забыть былое беспокойство, неистовость, любовь к земным радостям. С Нилом Картером ее душа погибнет, ей же все равно его не спасти. С этим, другим, человеком она не просто попадет на небеса, но и приведет с собой еще многих и многих. Как только ее сердце сжималось в тоске при мысли, что придется покинуть любимый дом и страну, она начинала настойчиво уверять себя, что она на верном пути. Больше всего ей хотелось достичь праведности. Если она пожертвует всем, всем на свете, она получит от Бога знамение. Когда она беседовала с молодым миссионером, то чувствовала, что этот миг не за горами.

Впрочем, она не сразу ответила на письмо. Прежде она пошла к отцу и со спокойствием, обретенным ею вместе с религиозной экзальтацией, негромко сказала ему, что Господь указал ей путь и что она решила выйти замуж за молодого человека, собравшегося стать миссионером, и отправиться с ним в дальние страны.

Германус был человеком седоволосым, холерического темперамента, прямолинейным и воинственным, как маленький генерал. Он схватил свою трость и двинулся к двери. Было это около трех часов пополудни, в то самое время, когда появлялся молодой миссионер. И сегодня он как раз шел к ним, как всегда, немного понурившись, медленным, не совсем уверенным шагом. Маленький разъяренный человечек выскочил перед ним и начал размахивать тростью у его лица. Молодой человек в удивлении отшатнулся.

— Сэр, я знаю, что у вас на уме! — заорал Германус таким голосом, какого никак нельзя было ожидать при его росте. — Но вам моей дочери не видать!

Молодой миссионер был, хотя и не очень щедро, наделен некоторым чувством юмора, которое иногда обнаруживалось. Он посмотрел на маленького человечка с высоты своего роста и мирно ответил: «Нет, сэр, я думаю, я ее получу» — и двинулся дальше.

Керри ждала его у двери, и ее последние сомнения теперь как рукой сняло. Сопротивление Германуса оказалось на руку молодому человеку. Она была согласна.

Корнелиус взялся утихомирить отца; он и сам не совсем одобрял решение сестры, но понимал, что она взрослая женщина и вправе решать сама за себя. К тому же этот молодой человек пришелся ему по душе, а миссионерскую деятельность он почитал делом благородным, если браться за него по призванию и не жалея сил. Но главным было добиться для Керри родительского благословения, дабы она могла поступить по своей воле. Очень неохотно, после долгих разговоров Германус все-таки дал свое согласие.

Отныне каждый день в три часа пополудни молодой миссионер приходил в дом и по часу беседовал с Керри в гостиной, называя ее до самого дня свадьбы «мисс-Керри», а в четыре часа пил чай с ее родней, во время которого, согласно семейному обычаю, подавались вино и небольшие кексы.

Восьмого июля 1880 года они поженились, причем Керри была в сизого цвета дорожном костюме, поскольку жене миссионера не подобало наряжаться в белый атлас и флёрдоранж.

На вокзале на мгновение возникла неловкость: молодожен, оказывается, купил только один билет.

— Вы уж запомните, что у вас теперь есть жена, — с упреком заметил старший брат.

Дело было в том, что для молодого миссионера даже волнения этого дня не могли затмить радости от сознания возможности наконец-то заняться делом, избранным на всю жизнь. «Работа» называл он его, и было ясно, что это слово существует для него только с заглавной буквы. Мать настаивала, чтобы он нашел себе жену, и теперь это препятствие исчезло. Жена у него была. Правда, он не всегда об этом помнил.

Если когда-либо два несмышленыша отправлялись в путь, то это они и были. И он и она жили в небольших тихих поселках, и все их путешествия ограничивались разве что поездками в школу. Теперь же они, исполненные высоких помыслов, уверенно двинулись на другой край света, зная только, что сперва им предстоит ехать по суше, а потом по морю. У Эндрю было полторы тысячи бумажных долларов, полученных им в миссионерском совете, которые он недолго думая сложил пополам и запрятал в карман своего длиннополого двубортного сюртука. Весь путь через континент они проделали сидя, потому что не знали о существовании спальных вагонов. В Сан-Франциско они несколько дней не могли достать билеты на пароход. Когда в конце концов Эндрю отправился на берег океана и обнаружил у причала «Город Токио», скрипучее, не очень пригодное для путешествий по морю старое корыто, отплывавшее на следующий день, он нанял каюту, и они приготовились к следующему этапу своего путешествия.

Керри не понадобилось больше трех дней замужней жизни, дабы понять, что во всех практических делах ей придется взять бразды правления в свои руки. Как ни силен был Эндрю в проповеди и в молитвах, в делах земных он был беспомощен и неискушен, словно ребенок. Он безоговорочно верил в изначальную человеческую доброту и, хотя в проповедях обличал всякую подлость, не мог разглядеть злого начала ни в ком, кроме тех, кто не разделял его религиозных взглядов. Проследить за тем, чтобы их багаж и пожитки доставили на корабль, пришлось Керри, как и позаботиться обо всем, что понадобится в морском путешествии.

Легко ли понять теперь, спустя полвека, что было у нее на сердце в тот жаркий летний день, когда корабль поднимал паруса, чтобы покинуть Америку? От кого же как не от нее я знаю, что, увидев, как неотвратимо отдаляется от нее родная страна, она, объятая ужасом, убежала в каюту. В этот момент она чувствовала враждебность, хотя и немедленно подавленную, к святому, за которого вышла замуж, и даже к самому Господу за то, что даже в этот час расставания с родиной он не пожелал заговорить с ней с небес и каким-либо знамением утвердить ее в правильности принятого решения.