Посреди зала стоял стол, застланный скатертью с вышитыми узорами, она свисала почти до самого пола. На столе дымились на серебряных тарелках и полумисках различные яства. За другим столом маршалок двора хозяйничал у серебряной посуды, ковшов, кувшинов и фляг с вином, кубков, небольших бочек и множества других столовых предметов. Придворные прислуживали. Когда вошел Лев Сапега, завтрак уже полчаса как начался — это было видно по веселым лицам и более оживленной, чем обычно, беседе. Пан воевода и князь Януш приветствовали его объятиями, сенаторы — поклонами, иные удостоились чести пожать руку. Когда канцлер занял место за столом, шум на минуту утих.

— Я немного опоздал, — обратился канцлер к воеводе, — но в этом виноват не я, а мои часы, они показывали, что еще не так поздно.

— Да еще и в самом деле не поздно, — ответил воевода, — а до нашего посольства, в которое мы пригласили уважаемое панство, еще много времени.

— Я знаю, что каштелян дома, — сообщил Лев, — он, видимо, готов принять нас, потому что и пан жмудский староста приехал к нему час назад, и пан Александр Ходкевич также собирается туда.

— Наверное, он вызвал родственников посоветоваться, — с улыбкой промолвил князь. — Хоть бы они снова не насоветовали ему такого, как раньше, когда подговорили нарушить данное им слово. Не надеюсь я, что будет толк из нашего посольства, — добавил он, — ибо Ходкевичи уже всерьез, может, и ради устрашения, готовят свою крепость к обороне и, как мне говорили, действительно собираются воевать. Не иначе как пан жмудский староста желает показать свои воинские таланты.

— Сомневаюсь я, что дело дойдет до войны, — заметил Лев, — и надеюсь, что панам Ходкевичам больше по нраву мир и согласие. У меня на это большая надежда.

Лев Сапега был в свое время знаменитым человеком, он всегда рассудительно решал спорные дела, каждый раз искал способы достичь примирения, не становился ни на чью сторону, выступал за согласие и взаимопонимание; он был как будто создан для роли посредника.

Пока он беседовал с Радзивиллом, смоленский воевода Абрамович взглянул на Сапегу и тихо обратился к мозырскому старосте, завершая начатый разговор на тему религии:

— Давайте помолчим, а то канцлер прислушивается к нашему разговору и может услышать то, о чем мы тут толкуем про папистов и супостатов. Он же поддерживает и тех, и этих.

Они замолчали, а за столом завязался общий разговор обо всем и ни о чем. Когда завтрак подошел к концу, виленский воевода пригласил сенаторов к окну и начал кратко и рассудительно высказывать им свою просьбу, зная о том, что большинство уже осведомлено обо всех ее обстоятельствах.

— Я очень признателен вам, панове, — заговорил он, — что вы любезно откликнулись на мою просьбу и согласились помочь в этом невеселом деле с виленским каштеляном. Я не буду много говорить о моих несчастьях, ибо они вам всем ведомы, да и не только вам, а всей Короне, всему Великому княжеству Литовскому они понятны. Для того, чтобы это дело кончилось, а я надеюсь, что оно завершится по-хорошему, по-справедливому, нужно только, чтобы пан каштелян покамест позволил князю Янушу хотя бы иметь возможность завоевать доброжелательность и благорасположение его будущей жены. Несколько лет до того он свободно виделся с ней; ему было позволено оказывать ей услуги, но с тех пор, как между нами начались эти несчастные споры, его отлучили от дома Ходкевичей, разлучили с княжной Софией и не только закрыли перед ним дверь, не позволив видеться, но и не пускают гонцов, возвращают назад письма, короче, отметают все способы как-либо связаться с ней. Если пан Ходкевич будет и далее чинить препятствия, то дело, очевидно, дойдет не до полного согласия, как он говорит, а до раздора и войны. Будьте же так добры, панове, выскажите ему мои просьбы, убедите в справедливости и разумности моих желаний, исполнить которые пану Ходкевичу очень легко, тем более, что это его ни к чему не обязывает. Лишь бы только князь Януш смог приходить к княжне в любое подходящее время, большего я пока что не прошу. Я надеюсь на успешный исход вашей миссии, панове, милые братья, на то, что она вам удастся, и еще раз благодарю вас за то, что вы любезно согласились взять на себя это посольство.

Сенаторы дружно откликнулись на его просьбу, от их имени речь держал смоленский воевода:

— Вы, ваша княжеская милость, можете быть уверены, что, как вы того справедливо желаете, так и сделается. Раз уж каштелян уклоняется от выполнения договора, то нельзя доходить до таких крайностей. Он должен сам чувствовать, что это дело святое и нерушимое. Поэтому можно надеяться, что прежде чем придут к завершению и концу все ваши споры, он хотя бы не откажет князю Янушу в желании беспрепятственно видеться со своей будущей женой.

После этого сенаторы собрались идти во дворец виленского каштеляна. Посоветовавшись между собой, решили, что говорить с ним будет канцлер Сапега. Мы уже упоминали, что этот человек был миротворцем по своему характеру и как нельзя лучше подходил для тех случаев, когда нужно было примирить врагов, успокоить тех, кто поссорился. После этого сенаторы оставили воеводу с сыном — они должны были ожидать дома возвращения парламентеров — и пошли по Замковой улице в сторону костела бернардинцев, ко дворцу каштеляна.

Каштелян был готов принять их. Еще накануне ему о посольстве рассказал все, что знал, иезуит Ян, а потом другие люди из числа приближенных к сенаторам сообщили не только об этом, но даже и о чем пойдет речь. Он посоветовался со всеми, кто к нему приехал, а, прежде всего, со жмудским старостой Яном Каролем и его братом Александром. Как сам каштелян Иероним, так и они оба были против любых шагов к согласию и уступок Радзивиллам. Оскорбленные, и не без основания, более слабые, чем обидчики, они гордо и твердо стояли на своем. Угрожали войной, чтобы показать, что они ничего не боятся. Оба племянника каштеляна решили обойтись с послами любезно, а чтобы все удалось, загодя договорились с дядей, что в этом деле ничего не будут предпринимать без него.

Они сошлись на том, что ни в чем не уступят, не дадут себя уговорить, не будут ничего обещать от себя, отделываясь общими фразами. Они хотели показать, что их мало заботит договор, что они видят его в ином свете, и что этим своим шагом каштелян как раз и докажет то, что он всегда стоял на своем и придерживался того, в чем не желал уступать.

Когда паны сенаторы подошли ко дворцу каштеляна, то не увидели никаких признаков того, что их здесь ждут. Встретить их вышло всего несколько придворных, не было заметно, что к их приходу наводили порядок, готовились, ждали, но и не было удивления, когда они появились. Каштелян Иероним вошел в большой зал со своими племянниками Яном Каролем и Александром, с ними было еще несколько друзей. Послов сдержанно поприветствовали, и Лев Сапега сразу же начал разговор:

— Мы пришли к вам, пане каштелян виленский, с посредничеством и дружеским посольством от виленского воеводы князя Радзивилла.

— Я сомневаюсь, есть ли между мной и паном воеводой нечто дружеское, — холодно и важно сказал каштелян.

— Мне не хотелось бы начинать с плохого, — ответил Лев Сапега. — Может быть, вы рассердились на пана воеводу и не хотите иметь с ним дело, но я надеюсь, что вы еще, бог даст, помиритесь, и все окончится взаимным согласием. Сам пан воевода огорчен и мучается, оттого что, к сожалению, этот спор разлучил его с паном каштеляном и его славной родней, но в его сердце теплится надежда, что он сумеет разрешить спор к обоюдной выгоде. Мы знаем, — продолжал канцлер, — о договоренности вашего покойного брата с вами насчет того, чтобы выдать вашу воспитанницу, княжну слуцкую, за князя Януша, сына пана воеводы.

Лев Сапега не успел окончить свой медленный и обстоятельный пересказ дела, как вдруг Ян Кароль со свойственной ему солдатской горячностью прервал его:

— Пан воевода напрасно настаивает на тех договоренностях, они противоречат законам нашей веры и законам Великого княжества Литовского, а поэтому мы не можем достигнуть соглашения, и не должны. И не пойдем на него! — добавил он, невольно положив руку на эфес сабли.